Страница 14 из 22
Несмотря на заверения мэра Гуменне, что условия освобождения для дочерей Фридманов и других привилегированных местных семей вот-вот будут сформулированы, никаких документов пока так и не пришло. Законопослушным гражданам нелегко решиться на нарушение закона, поэтому большинство семей подчинились приказу и утром 20 марта отвели своих дочерей в пункты регистрации. Среди подчинившихся были и Фридманы. Им разрешалось взять с собой до сорока килограммов багажа, но у них столько и не было. Эдита вспоминает, что они с сестрой уложили свои лучшие вещи – по свитеру, по юбке, теплые чулки, – ведь, собираясь в дорогу, берешь с собой лучшее. Мать завернула в тряпку буханку домашнего хлеба и сунула ее в чемодан Леи. Они все делали хорошую мину, убеждая себя, что исполняют долг перед своей страной. Лея поцеловала сначала мать, а потом – Эдиту. Из дома они выходили, не сомневаясь, что вернутся через пару часов.
Мысль о том, чтобы уехать от родных и друзей на целых три месяца, страшила многих женщин, выросших в заботе и благочестии своих семей. Дьора Шпира вспоминает, как его мать и мать Магды мыли дочерям волосы дождевой водой, чтобы их длинные косы были мягкими и чистыми. С этих девочек, не способных сделать ничего дурного, родители пылинки сдували и пошли бы ради них на все.
Некоторые из девушек думали, что их ждет приключение. Марги Беккер признается: решив уехать «работать на обувной фабрике», она впервые открыто ослушалась мать. «„Тебе не надо никуда ехать“, – говорила мать. А мне хотелось быть с подругами. Подруги в этом возрасте очень важны. Я не хотела оставаться дома». Та же самая история – с Аделой и ее подругой Гиззи. Они не боялись работы и считали ее шансом показать словакам и немцам, как те ошибаются в отношении евреев. Показать, как сильны словацкие еврейки на самом деле.
Пири, Этта, Рена, Фанни, Ольга, Марта, Ида и сотни других юных женщин по всей Словакии стояли у зеркал или стекол, в которые можно смотреться, и причесывались, убеждая себя, что все будет в порядке: через несколько месяцев ты вернешься домой, потом закончишь школу, потом выйдешь замуж, потом у тебя начнется настоящая жизнь…
Разве есть повод кому-то сомневаться в услышанном?
«Регистрация» подразумевает, что тебя официально вносят в список, но при этом вовсе не обязательно отправят в тот же день. Поэтому девушки, собираясь на регистрацию, надеялись, что вернутся домой на Шаббат. Эту ловушку тщательно подготовил Конка: самое главное – застать врасплох.
Воспоминания о регистрации разнятся от городка к городку. Единственная общая черта – странная, сюрреалистическая атмосфера в пунктах, куда являлись девушки. В Гуменне пунктом была школа, в Прешове – пожарная часть, в Бардеёве – ратуша. Некоторые родители, не зная, чего ожидать, но пребывая в уверенности, что всё делают правильно, даже не пытались проводить дочерей до пункта регистрации. А тех, кто пытался, не пускали внутрь и заставляли стоять на улице – под мартовской изморосью, от которой таяли последние остатки февральской снежной бури.
Девушки из соседних деревень в сопровождении братьев или родителей приезжали на повозках или приходили пешком в ботинках, покрытых коркой снега и грязи. Из дома им пришлось выйти ни свет ни заря, дабы не опоздать к началу. К предстоящему Шаббату они, как и горожанки, были одеты во все самое лучшее. Далеко не все пришлые девушки были здесь чужими, у многих из них в городах жила родня. Большинство деревенских семей отправляли своих дочерей охотно, с благодарностью за то, что девушкам дают возможность поддержать обедневших родителей.
Местные же, замешкавшись дома со сборами, теперь торопливо шагали к пункту регистрации, и на всех улицах, по которым они шли, им со дворов махали матери. В числе этих девушек были дочь зажиточного рабби Клари Атлес, нескладная Жéна Габер, красавица Гелена Цитрон, шумная Марги Беккер, величавая Рия Ганс со своей младшей сестрой, кудрявой Майей, Леины подруги Анна Гершкович и Аннý Московиц, захватившая с собой буханку, испеченную для нее госпожой Фридман. Они нагнали Эдиту с Леей, которых знали всю жизнь, и все вместе, перейдя через пути, направились к старому школьному зданию.
Местный полицейский у дверей наказывал родителям оставаться на улице и ждать снаружи. Девушки сами выстроились друг за дружкой и пошли внутрь школы, куда их уже больше года не пускали учиться. Полицейский знал почти всех этих девочек еще с тех времен, когда они играли в пятнашки и держались за мамкины юбки. В конце концов, в Гуменне вообще все друг друга знают. Было ли ему известно что-то большее? Если и было, он не сказал. Шторы в школе опустили, чтобы никто не заглядывал в окна.
Мы можем представить, как они послушно входят в здание: рыжеватая блондинка Анна Гершкович, за ней – жгучая брюнетка Гелена Цитрон, следом – золотоволосая Адела Гросс. Волосы расчесаны и убраны, из-под зимних шляпок выбиваются кудряшки. Без старшей сестры Адела выглядит немного растерянной. Эдита держится поближе к сестре и опасливо посматривает по сторонам. Она уезжала из дома единственный раз – когда навещала дядю в Стропкове, и мысль об отъезде на несколько месяцев наполняла смятением. Но ведь она будет не одна, а с сестрой и подругами.
– Мы молодые и сильные. Ничего особенного не случится, – бодрилась одна из Аделиных подруг, и ее юная бравада вселяла в других оптимизм.
Перешептываясь, девочки медленно продвигались к двум длинным столам, где выпаливали свои имена, многие – с заготовленными заранее отговорками. В голосах девушек побогаче звучали хозяйские нотки – ведь для них обещали сделать исключение. В любую минуту на дороге могут появиться родители, размахивая документами, которые избавят их от трудовой повинности. Они были уверены, что с ними будут обращаться уважительно в силу положения их семей, и прятали свои сомнения и тревоги за напускным гонором. Среди девушек победнее кто-то смирился с судьбой, а некоторые протягивали клочки бумаги, где удостоверялся статус «кормилицы семьи», все еще пытаясь упросить, чтобы их отпустили. Никто из гражданских чиновников не реагировал на жалобы о тяготах и не обращал никакого внимания на социальное положение отцов.
Если кому и хватило самоуверенности прямо заявить об обещанном освобождении, так это девушке из самой богатой в Гуменне еврейской семьи. Адела Гросс бросила горделивый взгляд на устрашающего вида мужчин, вопросительно подняла брови и сообщила, что она – внучка видного лесопромышленника Хаима Гросса. И что льготу ему обещал лично президент Тисо. Но они смотрели куда-то сквозь нее.
– Следующая!
Когда мужчины не хотят, чтобы им докучала женщина, у них есть такой особый взгляд – настолько пренебрежительный, что женщина чувствует, как ее презирают… больше того, просто не видят, ее для них как бы не существует. Именно такой взгляд ловили сейчас на себе девушки. Многие из них впервые столкнулись с подобным расчеловечиванием.
Эдита обратила внимание, что за длинным столом рядом с гражданскими чиновниками сидят несколько гардистов и один эсэсовец. Это удивило ее. При чем тут СС?
Хороший вопрос. Знай они ответ, их родители, соседи, вся община, возможно, приложили бы больше усилий для освобождения своих дочерей. Но они не знали, и, хотя смышленые девушки вроде Эдиты молча удивлялись, они понимали, что задавать вопросы вслух здесь не стоит. Да и никто бы не ответил. Кто отвечает на вопросы девчонок?
Когда галочки стояли рядом со всеми именами в списке, девушкам велели назваться по профессии: швея, прислуга, модистка, фабричная работница. Подростков, живших с родителями, тоже записали как «прислугу». Ни у одного имени в графе с родом занятий не было слова «ребенок».
Теперь, когда все сто с лишним девушек стояли внутри здания, им приказали снять одежду для медосмотра. Девушки застыли. Никто из них прежде ни разу не раздевался перед мужчиной. Чиновникам, похоже, доставлял удовольствие несказанный ужас в девичьих глазах. Кто-то из мужчин рявкнул: «Раздеться!» Эдита и другие принялись медленно, нехотя расстегивать кофты и юбки.