Страница 3 из 7
Отец на парапете альма-матер в конце 1940-х
Сын на том же месте в 2018-м
Раз уж зашла речь о поступлении, нельзя обойти вниманием и другой предмет – «иностранный язык», а точнее – мой любимый немецкий. Конечно, тогда, в молодости я говорил на нем не так бегло, как сейчас, и для сдачи вступительного экзамена меня решили «натаскивать». Первым моим внеклассным педагогом стала подруга Михаила Абрамовича и Веры Мироновны Каплан – моих соседей по коммуналке – по имени Виктория Наумовна (фамилии не помню), которая много лет трудилась на Мосфильме в качестве педагога-наставника для актеров, играющих роли немцев в кино. В те годы к таким вещам относились ответственнее, чем сейчас, когда в редком сериале «про войну» правильно написано по-немецки слово «комендатура», не говоря уже про фамилию Vogel. (На дверях берлинской квартиры на Ляйпцигер-штрассе в культовом фильме «Диверсант» красуется табличка с фамилией Fogel!). Так что Виктория Наумовна заложила мне в голову неплохие практические знания, здорово пригодившиеся мне в дальнейшем.
А вторым педагогом у меня была сама Любовь Яковлевна Эйдельнандт, старший переводчик на Нюрнбергском процессе, к которой я ездил заниматься на Пресню в 1971–1972 годах. В день успешной сдачи экзамена по немецкому я позвонил ей, чтобы порадовать любимого преподавателя, но, увы, услышал от мужа грустное: «Вчера похоронили нашу Любашу…». Не дожила до моей твердой пятерки. Было жутко жаркое и душное лето 1972-го, такое же, кстати, как в 2010-м. Многие старики не смогли его пережить.
Еще немного о броской фамилии Каплан. Она у всех ассоциировалась тогда исключительно с той несчастной полуслепой женщиной-эсеркой, якобы стрелявшей в Ленина. Поэтому моим соседям доставалось на орехи. И от моих друзей так же. Один из них, о котором речь еще впереди, Андрей Сверчевский, едва войдя в наш огромный коммунальный туалет и завидев висящую на стене раскладушку с выведенной синими чернилами надписью «Каплан», воскликнул: «О! На ней лежал раненый Ленин!».
Теперь о практической лингвистике, а скорее о журналистике. Туда я пришел рано. Вернее меня привел туда отец. Еще в самом начале 70-х, когда я учился в старших классах, мне нравилось переводить для себя всякие истории про животных, вычитанные в немецких книжках, купленных в магазине «Дружба» на улице Горького. Однажды я дал почитать материальчик отцу, ему понравилось, он его подправил и… опубликовал в своем журнале, где работал, – «Молодой гвардии». И пошло-поехало. Я переводил из ГДР-овских журналов всякие любопытные заметки и публиковал их в «МГ». У меня появились карманные деньги, гонорары! Так с 16 лет я стал зарабатывать. Передо мной открывался удивительный мир «лимитированных» молодежных изданий, которые я выписывал с детства – «Вокруг света», «Техника – молодежи», «Юный натуралист», а также «Знание – сила», стоящий несколько особняком от молодогвардейских журналов, но повлиявший на меня по-особенному. Их авторы и редакторы казались мне небожителями, их имена я знал наизусть, потому что все время видел их в выходных данных этих изданий. И вот теперь я увидел всех их живьем! Отец начал знакомить меня с «великими»: Левой Минцем, Олегом Соколовым, Мишей Пуховым, Василием Дмитриевичем Захарченко, знаменитым «В. Д.» А в «Знание – силе» меня удостоил вниманием сам Роман Подольный, писатель-фантаст и одновременно редактор отдела науки, и даже одобрил и отправил в печать после нескольких переделок мою статью про народ фульбе, язык которого я начал изучать в институте!
В редакции журнала с Лидией Чешковой
На презентации с М. Мейером
Там же с О. Попцовым
Прошли год-другой, и я стал много печататься. К тому времени все журналы переехали с тесной Сущевской, 21 в высотку на Новодмитровской, где получили просторные коридоры и кабинеты. Я стал там своим человеком. Более того, не работая там, я мог даже ездить от них в командировки. Правда, ездил главным образом с отцом в Эстонию. И был там в 70-е годы раз пятьдесят, не меньше.
Кстати: о пользе дальних странствий
Таллинн был местом самых неожиданных встреч, во многом повлиявших на мои жизнь и творчество. В начале 1973 года в холле отеля «Виру» мы встретили Юлиана Семенова, друга отца и сослуживца еще по «Смене». Тот осведомился, где я учусь, усмехнувшись чуть слышно: «Только не Блюмкин», но мы не поняли тогда, о чем он. Начал рассказывать о Чили, откуда только что вернулся, весь под впечатлением от Альенде, и о новом романе про молодого Штирлица; кажется, сказал: «Бриллианты для диктатуры пролетариата». Затем покормил нас фирменным шведским бутербродом, и они принялись вспоминать с отцом, как колесили по стране от «Смены» в конце 50-х. «Ездий, пиши, – говорил мне дядя Юля на прощанье, – набирайся опыта. За тебя это никто не сделает».
В самом Таллинне мы встречались с другой колоритной личностью – местным полковником внутренних войск, активно участвовавшим в ликвидации остатков лесных братьев на территории Эстонии. Как сейчас помню его имя – Павел Анатольевич Бейлинсон. Он всегда организовывал мне с отцом отель «Виру» или гостиницу ЦК КП Эстонии, передавал свежие рассказы, много рассказывал о своей нелегкой работе. И он был жив до недавнего времени! Правда, стал активным деятелем еврейской общины Эстонии… Ну, а куда деваться-то?
Обратная дорога приносила немало приятных сюрпризов. В соседнем купе поезда № 34 Таллинн – Москва как-то услышали знакомые голоса. Так и есть – Самойлов с Гердтом. Дядя Дэзик возвращался из своего имения под Пярну; Зиновия Тимофеевича брал с собой. Ночь пролетела незаметно. Дэзик позвал нас на свой творческий вечер в ЦДРИ, где поднял перед всем залом и рассказал, какие у него есть друзья – большой и маленький Коли Непомнящие, причем маленький только что приехал из Африки, где целый год работал с геологами в Мозамбике!
Несколько слов о моих однокурсниках. На проспекте Маркса, 18, в Институте стран Азии и Африки при МГУ, который стал таковым из ИВЯ именно в тот год, когда я туда поступил, в 1972-м, кто только ни учился! Моему курсу не очень повезло с точки зрения «великих» – те были раньше (Цветов, Акунин, Примаков, Жириновский…) и позже (Киселев, Песков и др.). Но у нас учились просто очень интересные люди. Один из них – Андрей Сверчевский (тот самый, что уличил моих соседей в пособничестве покушавшимся на Ленина), внук генерала Карла Сверчевского, командовавшего польской армией Людовой. Как ему удалось поступить сюда с его биографией – уму непостижимо. Наверняка помогла Антонина Карловна, дочь генерала и мама Андрея, работавшая в Институте востоковедения и знавшая пол-института. Но советская власть опомнилась позже – его вычеркнули из списков выпускников (типа при жизни), едва он подал заявление на выезд из страны в 1980-м. Еще один – Виктор Кочанов, лингвист-теоретик с фантастическими способностями. Витя мог с полчаса полистать учебник венгерского языка, а потом столько же времени болтать с телефонисткой из Будапешта, которая связывала нас с тем же Сверчевским, гостившим в Венгрии у сестры. Брат Вити – Женя, тоже наш выпускник, «бирманец», в то время вел «Международный дневник» на радио, и половина радиокомитета ночами тусовалась у меня в коммуналке на Осипенко, по соседству от Радио.