Страница 23 из 32
Другие растения возводятся в ранг политических знаков на основе местных обычаев и конфликтов, более ограниченных во времени и пространстве. Так, на юге, в Провансе, тимьян, или чабрец (на местном наречии farigoule), при Второй республике указывает на социал-демократических монтаньяров, наследников монтаньяров революционных304. Массовое использование его в качестве политического символа зафиксировано в целом ряде департаментов Прованса, от Ардеша до Дрома и Воклюза, от Буш-дю-Рона до Вара. Передовые республиканцы видят в нем «символ народа» и Горы: «серый горный тимьян, который презирают, топчут ногами, но он не сдается»305. Участники «красного» банкета, состоявшегося в мае 1850 года в Буше (Дром), прогуливаются с букетами чабреца в руках, распевая «Расцветет Гора опять»; так же поступают и 750 подписчиков «красного» банкета в Лурмарене (Воклюз) в 1849‐м306.
«Соцдемы» часто носят тимьян вместе с красными лентами или кусочками ткани; тимьяном украшают «красные кофейни», в частности во время избирательной кампании 1849 года. Пара тимьян/красный цвет может при этом приобретать и более грозные коннотации. 1 мая 1849 года во время «красной» фарандолы в Шабасе республиканцы, носящие эти эмблемы, восклицают: «Да здравствуют красные и смерть белым! Мы их поджарим с тимьяном!»307 Намек понятен: провансальскую кровяную колбасу готовят с веточками тимьяна; тимьян воспринимается как пряность, которая в качестве эмблемы народного карательного правосудия будет сопровождать политическое кровопускание. Во время Второй империи «красный» тимьян уходит в тень, чтобы вновь возникнуть в средиземноморском публичном пространстве в начале Третьей республики308.
Животные демонстративные и искупительные
С животными из плоти и крови, превращающимися в символы, дело обстоит не совсем так, как с растениями. Домашнее животное не только воплощает в себе политические симпатии и антипатии хозяина, но и служит тотемным воплощением его врага. Этот процесс, плохо документированный применительно к XIX веку, вписывается в историю более длительную, одним из эпизодов которой стало в XVIII веке «великое кошачье побоище», сделавшееся знаменитым благодаря Роберту Дарнтону и предложенной им социальной интерпретации происшествия. Избиение котов, принадлежащих хозяину парижской книгопечатни на улице Сен-Северен, которого ненавидели его подмастерья, американский историк интерпретировал как социальный протест с сексуальными коннотациями: «перебивая хребет „серенькой“ [любимой кошке хозяйки], они, с одной стороны, обзывали супругу хозяина ведьмой, а с другой – превращали хозяина в дурака-рогоносца»309. Но политизация животных в XIX веке вписывается и в противоположный процесс; мы имеем в виду становление и укрепление «зоофильских» тенденций, постепенную антропоморфизацию домашних животных: разрыв между человеком и животным, наделенным чувствительностью, сужается, что, впрочем, вызывает сильный протест310.
При Второй республике в департаменте Восточные Пиренеи некоторые социал-демократы с совершенно сознательным политическим намерением украшают рога своих быков красными лентами; в коммуне Арль-сюр-Теш активист по фамилии Батль пользуется праздником местного святого покровителя, чтобы выпустить на улицу быка с красными лентами и тем бросить вызов землякам: Батль «объявил во всеуслышание, что бык будет принадлежать тому, кто сумеет его покорить»311. Сходным образом в 1850 году группа социалистов-республиканцев нарочно прогуливает между двумя деревнями близ пика Канигу, в том же департаменте Восточные Пиренеи, козленка в красном колпаке312. В обоих случаях животное наравне с гражданами снабжается политической эмблемой, в результате чего размывается граница между человеческим и нечеловеческим. В обществах – и сельском, и городском, – где животное присутствует всегда и повсюду, оно используется не только как метафора, но и как продолжение взглядов своего хозяина. В знак сопротивления Реставрации лошадей украшают трехцветными лентами313, а голубям прицепляют трехцветные кокарды314. А в 1851 году у одного мятежника из департамента Нижние Альпы315, известного под именем Тонен, сидела на голове большая красная птица, сделавшаяся своего рода локальной эмблемой восстания в Ди´не316.
Впрочем, гораздо чаще животное, превращающееся в символ, все-таки носит на себе какое-то клеймо или служит предметом насмешек в ходе карнавальных и иконоборческих процессий. Не случайно Роберт Дарнтон говорит по этому поводу об отрицательной «ритуальной ценности». «Некоторые животные, – пишет Дарнтон, – очень подходят для обзывания, как другие, по знаменитой формулировке Леви-Стросса, „подходят для думанья“»317. Прогулки с животными в сатирических и политических целях служат выражением «народного экспрессионизма» (Морис Агюлон), но не только; они продолжают традицию искупительного использования животных318, зафиксированную во время Французской революции и сохранившуюся до середины XIX века. Чаще, чем кошки, испокон веков ассоциировавшиеся с оккультными силами и по этой причине использовавшиеся в мстительных «кошачьих концертах», эту искупительную роль исполняют собаки и ослы, реже лошади и, наконец, свиньи, продолжающие волновать народное воображение319. Подобные сцены, особенно частые в эпоху Реставрации, происходили и в городах, и в деревнях. В марте 1815 года при известии о «прилете Орла» (возвращении императора) один ветеран наполеоновских кампаний принимается расхаживать по улицам Тулузы в обществе собаки с крестом Святого Людовика на хвосте320; несколькими неделями позже сцена повторяется в Драгиньяне, только теперь на хвосте красуются лилия и белая кокарда321; а в Мюлузе заводчики в знак раскаяния привязывают «к гривам и хвостам лошадей кресты Святого Людовика, которыми наградили их самих»322. В начале Второй реставрации в Париже в квартале Сен-Марсо из одного кабака в другой водят свинью с лилией на хвосте, а в это время фрондеры-бонапартисты иронически пьют за здоровье «толстого папаши»323. Похожие сцены разыгрываются в коммуне Антрег (департамент Аверон): ее жители привязывают белые кокарды к хвостам собак и лошадей324; несколько месяцев спустя в одной из деревень департамента Рона «шалопаи» смеха ради прикрепляют белую кокарду к хвосту собаки, и она, к негодованию окружающих, бегает в таком виде по улицам325. Напротив, в Сен-Жилле (департамент Гар) служанка-роялистка, вдова Гине, разгуливает по городу с белой кокардой на голове, а своему псу, которого именует «бонапартистом», нацепляет кокарду красную и тем самым разыгрывает поединок с собственным домашним животным. Комментирует она это следующим образом: «Я-то роялистка и ношу белую, а вот пес мой, чертов бонапартист, разбойник, красную напялил; но как придем домой, я ему голову отрублю, вот бы и всех бонапартистов туда же»326. В октябре 1830 года в том же департаменте Гар, в деревне Сен-Кантен-ла-Потери легитимисты, желая высмеять революционные цвета, которые новая власть сделала государственными, прогуливают по улицам осла с трехцветными кокардами в ушах и носу327. При Второй республике «красные» из края Апт в департаменте Воклюз, судя по некоторым рассказам, нарядили осла принцем-президентом328. Иначе говоря, некоторые домашние животные или рабочий скот превращаются в негативные политические эмблемы – предмет насмешек. Во второй половине XIX века подобное использование животных постепенно сходит на нет.
304
Возможно, кстати, что первые случаи политического использования тимьяна восходят к эпохе Директории. См.: Peyraud Ch. Du club à la chambrée: la résistance républicaine en Provence pendant la Terreur blanche // La France démocratique. Mélanges offerts à Maurice Agulhon / C. Charle, J. Lalouette, M. Pigenet, A.‐M. Sohn dir. / Publications de la Sorbo
305
Serre R. 1851. Dix mille Drômois se soulèvent. P. 58.
306
Ibid. P. 80; Gardi R. Reconquérir la République. P. 145.
307
Serre R. 1851. Dix mille Drômois se soulèvent. P. 58.
308
Voyage aux pays rouges par un conservateur, rédacteur au Français. Paris: Plon, 1873. P. 48.
309
Darnton R. Le grand massacre des chats; рус. пер. Т. Доброницкой: Дарнтон Р. Великое кошачье побоище. С. 120.
310
См.: Baldin D. «De l’horreur du sang à l’insoutenable souffrance animale». Élaboration sociale des régimes de sensibilité à la mise à mort des animaux (XIXe–XXe siècles) // Vingtième siècle. Revue d’histoire. 2014. № 123/3. Р. 52–68. См. также: Revue d’histoire du XIXe siècle / F. Jarrige, Q. Deluermoz dir. 2017. № 1 (номер, посвященный месту животных в XIX веке).
311
McPhee P. Les semailles de la République. P. 376.
312
Ibid. P. 316.
313
AN BB18 956, dossier 1503.
314
В 1816 году в Сент-Амане (департамент Нор) к торговцу, имевшему репутацию роялиста, прилетел один из таких голубей с трехцветной кокардой, к которой была прикреплена записка: «Райяр, адский роялист. Негодяй. Предупреждаю, если твои голуби опять будут прилетать ко мне, я сверну им голову и зажарю их себе на обед. Пусть только попробуют прилететь опять, больше ты их никогда не увидишь. А эту прекрасную трехцветную кокарду будешь носить помимо воли. Да здравствует император» (AN BB18 960).
315
С 1970 года этот департамент носит название Альпы Верхнего Прованса. – Примеч. пер.
316
Jaubert E. Souvenirs de décembre 1851 // Bulletin de la Société scientifique et littéraire des Basses-Alpes. 1905. T. XII. № 96. Р. 9–22.
317
Darnton R. Le grand massacre des chats. P. 127; Дарнтон Р. Великое кошачье побоище. С. 109.
318
Walton Ch. La liberté d’expression en Révolution. Les mœurs, l’ho
319
Людовика XVIII часто называли свиньей, любителем картошки и т. д.
320
Hazareesingh S. La légende de Napoléon. P. 163.
321
Хозяином этой собаки называют (впрочем, не приводя доказательств) пастуха-бонапартиста (AN BB 21 237).
322
Цит. по: Leuilliot P. La Première Restauration. P. 197.
323
Как уже было сказано, Людовика XVIII часто уподобляли свинье. Об этом эпизоде см.: Supplementary Despatches, Correspondence and Memoranda of Field Marshal Arthur, Duke of Wellington. Vol. XI (July 1815 – July 1817). London, 1864. P. 45–46.
324
15 июля 1815 года (AN BB21 216).
325
AD Rhône. 4M238.
326
Свидетельское показание Бартелеми Деферра от 19 мая 1815 года (AN BB3 154; цит. по: Triomphe P. La symbolique à fleur de peau).
327
AN BB18 1315.
328
Цит. по: Gardi R. Réconquérir la République. P. 148.