Арин

Я не позволю.

Поднявшись со стула, я окинула взглядом застывших людей. На секунду сосредоточилась. Заклятие соскользнуло легко и мягко, словно лисья накидка с плеча. Женщина положила в рот кусочек рагу и поморщилась – блюдо безнадёжно остыло. Ребенок заёрзал в кресле. Никто ничего не заметил, я же не стала кричать во всеуслышание, что не снятое вовремя Заклятие Покоя может иметь определённые последствия. Со смертельным исходом. По счастью, действовало оно недолго и повредить никому не успело.

Оставшись незамеченной, я пошла обратно, решительно и целеустремлённо.

Мириан всё так же чопорно восседала за стойкой, хотя просторный холл «Ключа» давно пустовал и вряд ли на ночь глядя ожидались посетители. На моё позднее появление бесстрастная хозяйка гостиницы никак не отреагировала, лицо её было по-прежнему застывшим, словно маска. Много раз я врывалась, влетала, впархивала и вползала в «Ключ», но неподвижность этих черт не менялась, приди я глубоким вечером, среди ночи или под утро. Сегодня я нарушила обычный маршрут – мимо конторки, через холл, наверх по лестнице, вприпрыжку через ступеньки. Нарушила я его потому, что в Ские могла довериться только этой странной неразговорчивой женщине, с которой много лет подряд обменивалась лишь скупой парой слов.

– Миа-ир-Иан, – сказала я, – мне нужна твоя помощь.

Некоторое время она буравила меня бездонными карими глазами, неестественно огромными на худощавом лице. Затем плавным жестом указала на стул рядом с ней. Я села, не отводя от неё взгляда.

– Какая? – спокойно спросила она.

– Мне нужно отлучиться. Присмотри за Лотой. Я могу задержаться. Если она спросит, где я, ответь… что угодно, лишь бы она не бросилась меня искать и не кинулась бы к отцу, а главное, не подняла бы панику.

Наводить панику Лота умела. При одной мысли об этом по коже поползли мурашки. Но Мириан, Миа-ир-Иан, своим невозмутимым видом успокоит кого угодно, даже Лоту. Даже если скажет, что я сбежала с проезжим наёмником и стала его женой в ближайшем Храме. Или пошла пешком в Арванди, дав благочестивый обет. По мне, так любая ахинея из уст Мириан прозвучит вполне правдоподобно.

– Во что ты ввязалась на сей раз, Арин? – прервала мои размышления Миа, и я честно ответила:

– Сама толком не знаю.

Она коротко кивнула, да так и осталась сидеть, глядя в натёртый до блеска пол и на подол бархатного лилового платья. Я восхищалась ею. Из сотен моих знакомых лишь мой отец и она могли столь спокойно реагировать на мои сумасбродства, не пытаясь лезть в душу и выспрашивать то, что самой мне было неведомо.

– Это Неда? – нарушила молчание Мириан.

– Нет, – догадалась, о чём она, я, – Неда только сказала однажды, что тебе можно доверять.

– Тогда откуда ты узнала?..

Я вздохнула, одинаково не желая ни врать, ни говорить правду. К сожалению, первое не оставляло мне выбора:

– У меня врождённые способности. Я умею определять, кто передо мной – человек или итлунг. Иногда угадываю имена последних.

– Иногда?

Я вздохнула ещё горше:

– Всегда. Это приходит само. Смотрю на собеседника – и понимаю, как должно звучать его подлинное имя.

Мириан дохнула мне в лицо:

– Неда знала?

Вечер. В камине затухают, тихонько потрескивая, угольки. Лампа на столе бросает жёлтый круг света на раскрытую книгу. «Азервийлини», седьмая книга песен. Написанная, конечно же, выцветшими от времени итлунгскими рунами. Я вожу пальцем по витиеватым строчкам, упрямо разбирая старые письмена. «И долгий взгляд дарит она, но нет во взгляде том прощения…»

– Неда, – канючу я, – как это – нет прощения?

– Значит, не может простить. Читай дальше, Арин.

– Почему не может? – не отстаю я.

Читать я устала, песни длинные и, на мой вкус, безнадёжно унылые. Даже любовь в них – самая страшная беда, которая только может случиться с человеком. То есть с итлунгом, конечно.

– Потому, что прощать непросто, – Неда снисходит до того, чтобы оторвать взгляд от шитья, разложенного на её острых коленях, и обратить на меня внимание, – есть вещи, которые простить нельзя. Продолжай.

Но мне попала вожжа под хвост, как говорит отец. Всё что угодно, только не послушание. Я фыркаю:

– Почему же тебя назвали всепрощающей?

Неда вздрагивает, пяльцы стукаются об стол:

– Кто тебе сказал?

– Никто. Это легко. «Ней» – прощение, «Диа» – всё. Ней-ид-Диа, прощающая всё, всепрощающая.

– Ты забыла «ид», – спокойно произносит Неда.

– У-у-у. Частицы ничего не значат.

– Значат, – сурово сдвигает брови няня, – «ид» – четырнадцатая в списке. Означает «отказавшаяся от себя». Завтра возьмёшь Основную Книгу Имён и выучишь все тридцать частиц.

Глаза у меня лезут на лоб, а рот недовольно кривится:

– Все?! Это слишком тяжело! Там текста страниц сорок, да ещё и мелкими рунами!

Неда усмехается, складывая рукоделие в шкатулку:

– Не труднее, чем читать имена. Особенно скрытые.

Её мягкие загорелые руки аккуратно и неторопливо собирают иголки, сматывают разноцветные нитки, сворачивают лоскутки.

– Раз уж ты – Читающая, так уж будь добра читать правильно.

Радость мешается во мне с досадой от предвкушения нуднейшей зубрёжки. Первое пересиливает: я касаюсь края её передника:

– Неда, а я верно угадала твоё подлинное имя?

Она разворачивает меня к себе спиной, частым костяным гребнем расчёсывая спутавшиеся за день волосы, и заплетает их на ночь в косу – процедура болезненная, но я терплю в ожидании ответа. И дожидаюсь.

– Читающие не угадывают, Арин. Они знают.

– Знала, – отвечаю я Миа-ир-Иан.

Красивое имя. Но совершенно ей не подходящее. «Миа» – рассвет, «Иан» – мягкость. Частица «ир» – самая распространённая из списка, заученного мною благодаря Неде, и переводится она как «притягивающий, влекущий». Манящая мягкость рассвета. Складывается впечатление, что имена итлунгам даются по злой иронии. А может, в шутку. Самая необъятная толстушка в Скируэне с хутора Гдони (да-да, встречаются среди итлунгов и такие!) щеголяет имечком «Гибкая ива, ласкающая взор». Хорошо, что для всех прочих она – Лаин и ничего больше. Читающих во все времена – двое-трое на весь Авендум. Мы старательно скрываем свой дар. Почему? Вы не поверите, до чего выразительными и не соответствующими занимаемому положению бывают итлунгские имена. Глава Ские Нелид вряд ли возгордился бы, если каждый горожанин узнал бы его настоящее имя, означающее «Крошечная тучка в вышине».

Мириан перевела взгляд на мой наморщенный нос и хмыкнула:

– Смею я чем-нибудь ещё помочь тебе, Читающая, кроме как приглядеть за юной родственницей?

С секунду поколебавшись, я спросила:

– Тебе о чём-либо говорит имя Керн-ит-Ирт?

– Интересуешься вымышленными персонажами древних Пророчеств?

– Ага, несуществующими. Настолько, что вчера в Мердене я столкнулась с ним нос к носу. Эта ожившая реликвия закопала в Лесу, словно куль с навозом, итлунга королевской крови, скованного Покоем.

Миа смотрела на меня не мигая. В расширенных зрачках отражалось моё искажённое иронией лицо на фоне красноватых светильников. Затем она слово в слово повторила слышанное мною вчера от отца:

– Ты уверена, что тебе следовало вмешиваться, Арин? Вражда между кланами итлунгов не редкость. Тебя ничто не принуждает вставать на защиту того, о ком ты ничего не знаешь.

– Меня попросили.

– Кто?

– Лошади Керта.

– Кто?!

– Лошади. Симпатичные такие, пятнистые, шестилапые, остроухие. С подавленной волей и затуманенными взорами. Так тебе знакомо имя Керн-ит-Ирт?

Она сжала руки так, что побелели костяшки пальцев:

– Только легенда, Арин. Об итлунге с именем предателя, чьё появление предсказано Лиэйралем. Но ты же знаешь, это пророчество признано ошибочным. Оно страшное, потому что…

Потому что «…не станет ни людей, ни итлунгов, и всё, во что вы верили, окажется ложью…».