Страница 7 из 18
Гарраско был на борту уже сорок два часа. Все это время он не спал, лишь на несколько минут забывался беспокойным сном и просыпался с раскалывающейся головой, держа на коленях раскрытый бортовой журнал. И ничего не ел, кроме таблетки сухого какао. Выпил только пару стаканов воды, от которой воняло хлоркой.
Впервые с последней ночи на Робредо Гарраско крепко заснул.
Виктор стоит перед закрытым люком. Руки висят по бокам, лицо пустое, словно маска. Кожа лоснится. С манжет рубашки что-то стекает – это точно не пот. Да, руки и лицо у него в смазочном масле. Виктор надолго застыл перед переборкой, на которой едва угадываются очертания дверцы. Кажется, его неподвижное тело выжимает из своих пор вонючее масло, оставляющее на рубашке большие черные пятна. Дверца медленно открывается. Гарраско видит пар, заполняющий отсек, и льющийся оттуда голубой свет. Виктор перешагивает через порог, тает в облаке люминесцентного тумана, и дверь так же медленно закрывается.
Гарраско резко сел. Почувствовал горечь во рту и масло на губах. Должно быть, пока он спал, несколько капель упало с потолка. Страж песков провел ладонью по губам и посмотрел на пальцы, проверяя, нет ли следов крови. Нет, это просто масло: Гром милостив. Если верить Карданику, он проспал почти пять часов. Температура снизилась на пару градусов. Гарраско озяб. Попытался встать, но голова закружилась, и он снова лег. Пол тоже стал холодным. Очень осторожно Гарраско уперся локтями, перекатился на бок и опустился на колени. Увидел тазик, наполненный до краев: надо бы его вылить. Гром будет благодарен. Он встал и посмотрел вокруг. Снова это ощущение, что он не ориентируется в пространстве, не может разобраться, где верх, где низ, где право, где лево. Гарраско потер глаза. Он словно внутри яйца, хотя в Карданике углы не просто есть – их миллионы. Однако что-то стало не так. Гарраско чувствовал. Снова открыв глаза, он еще раз огляделся по сторонам. Четыре стены вроде бы поменялись местами. А сверху Гром, зажатый между трубами, кажется, переместился ближе к левой переборке. Тазик, похоже, тоже передвинулся, съехав по полу. Вдруг он понял. И снова закрыл глаза: хотелось дать волю слезам. Пусть они текут по лицу, по щекам, перепачканным черным маслом.
Тела Виктора больше не было. Он остался один.
Больше я, наверно, писать не буду. Может, и эти страницы уничтожу. Я стал писать, думал, что это поможет мне разобраться, что так я дам своему разуму какую-то точку отсчета, точку опоры. Чтобы не сойти с ума, когда буду смотреть вокруг, на все эти поверхности, которые растягиваются и сжимаются, на крутящиеся шестеренки, двигающиеся стены, вращающиеся углы. И все покрыто слоем масла толщиной в ноготь, океаном масла. С волнами и прибоем. Дверца люка опять закрыта. И открыть ее не получается. По крайней мере у меня. Может, люк закрыл Карданик, а может и Виктор. Не знаю. По-моему, здесь все стало по-другому: и стены, и потолок, и кресла на мостике… Мне снилось, что Виктор сам туда пошел. Ему удалось открыть дверцу люка, не знаю как. Он был жив – по крайней мере, сам встал с кресла и подошел к ней. Я оставил дверцу открытой, но во сне она была закрыта. Ее открыл Виктор. И вместо пота у него масло. Теперь он там. Мясо на пути мяса.
Карданик молчит, но он начал активнее работать: постоянно что-то перемещает, передвигает. От лужи с остатками нашего обеда, где плавали куски мяса в соусе из крови, не осталось и следа: кто-то хорошенько здесь все затер. Посуда тоже убрана, конвейер отремонтирован. Сломанный ролик заменен на новый, а поперек резиновой ленты – длинный шов. И есть еще кое-что, мой разум не в состоянии это объяснить. А кожа, видимо, может. Я продрог, здесь очень холодно. А чтобы снизить температуру, нужно много энергии. Именно об этом я и говорю: Карданик проснулся. Раньше он был инертным, а теперь стал сверхактивным. Да, согласен, он молчит. Но дело не в этом (музыкальные цилиндры по-прежнему валяются на полу). Боюсь, их никто не будет подбирать, ведь они больше не нужны: меня пугает мысль, что Карданик может заговорить со мной голосом Виктора. Хотелось бы увидеть, как он лежит, погруженный в этот светящийся голубым чан. Интересно, Виктор в одежде или снял ее и аккуратно сложил штаны на трубу, вделанную в стену. Жаль, что он не оставил одежду по эту сторону люка – тогда я смог бы вернуть его близким что-то кроме этого журнала. Почему я так уверен, что выживу? Я просто верю, вот и все. Да, верю, стараюсь быть оптимистом и надеюсь на лучшее. Раньше этой уверенности у меня не было. И чтобы она появилась, одной энергии, конечно, мало. Нужно что-то еще. Теперь, рассматривая все вокруг, я впервые понимаю, чем, по-моему, на самом деле является Карданик: зверем, огромным зверем, который очнулся после спячки. И впервые за долгое время поглощает пищу. В трубах то и дело что-то грохочет: бульканье, урчание, а потом звук такой, будто кто-то рыгает и пукает. Мясо на пути мяса. По-прежнему у штурвала. Зверь не разговаривает, но живет своей жизнью. Вчера, то есть четыре приема пищи назад, он поднял панель, которая закрывает лобовое стекло, и я увидел пейзаж снаружи – песок, небо, горы. Мы двигаемся быстро. Даже пахнет здесь теперь приятно, пряным табаком.
Я вроде бы начинаю понимать. Журнал, список имен, рисунки… Карданик – это живое существо. Пока пневмошарнир был частью Робредо, он просто спал и видел сны. Наброски, чертежи деталей – это всего лишь сны. Сны животного, которое слышит, как вокруг кипит жизнь, как люди громко кричат друг другу какие-то слова и раздают команды, как что-то грохочет, экипаж переговаривается на койках, а в недрах металлического корпуса раздается скрежет. Карданик все регистрирует, записывает любой обрывок разговора, обращает внимание на каждую мелочь. Знает, что Виктор любит нести вахту в одиночку, что он абсолютно здоров, а я, в случае чего, могу обойтись и без него.
Я привык есть одновременно с Кардаником. Он – через трубы, я – с конвейера (который дожидается, пока я закончу). Карданик, честно говоря, слишком громко чавкает, но меня это не раздражает. Я знаю, что мы получаем из пищи одни и те же вещества: жиры, сахар, углеводы, белки, витамины, минеральные соли, бактерии. Я жую, а Карданик – нет: он питается только кашей и жидкостью. Мы почти одинаково ходим в туалет: он прямо в песок, а я – в наклонный слив или в тазик, который потом забирает какое-нибудь приспособление, чтобы, проскользнув между слоями обшивки, вытащить его наружу и перевернуть. Я делаю заметки, читаю коротенькие рассказы, которые пишет мне Карданик с помощью механической клавиатуры, встроенной в спинку моего кресла, а еще играю в шахматы с гидравлической рукой – она немного поскрипывает. Больше ничем особо не занимаюсь. Разговариваю сам с собой или тренируюсь. Я уже не раз пытался открыть люк, чтобы узнать, как там Виктор в голубом чане. Хотел поблагодарить его через иллюминатор. И посмотреть, что с ним стало – ведь поддерживать функциональность Карданика непросто. Виктор, наверно, пока не хочет говорить со мной, но я уверен: он способен это делать с помощью Карданика. Виктор мне все растолкует, и мы снова сможем работать рядом, хотя и не в буквальном смысле, конечно. Порой мне хочется попросить его открыть дверь и выпустить меня из этого зверя. Конечно, если такая дверь существует. Задний проход, например. Но пока, думаю, слишком рано. Наверняка мы все еще не выбрались из ядовитых песков.
Виктор, кажется, повсюду: у штурвала, в булькающих трубах, на камбузе. Он – энергия, импульс, движущая сила. Текущий ремонт. Я постоянно пишу, что Карданик пашет изо всех сил, чтобы добраться до места назначения, и это правда, но понимаю, что и Виктор нам невероятно помогает. Я это чувствую. В конце концов его тело будет полностью израсходовано, но даже последняя клетка послужит, как хороший офицер. Крови потребуется немало, это уж точно.
Именно Виктор ведет нас по курсу. Лучше него с этим никто не справится, и, если честно, учитывая условия, в которых Виктор сейчас находится, мы не вправе требовать от него большего. А тряску можно и потерпеть. Как там говорит Карданик? Точно: «Мясо на пути мяса». Скоро лента конвейера снова доставит нам ужин. Мясной бульон и тушенное на пару мясо. Кстати, Виктор, тебе не больно, когда мы с Кардаником едим?