Страница 10 из 18
Минут десять я безуспешно пытался найти вход в эту махину; наконец сдался грозе и забрался между ступицами колес Робредо – там было темно и очень тесно, над головой нависал потолок цвета черной смолы, откуда слышалось чье-то клокотание.
Такое странное ощущение – будто какая-то незримая, неподвластная мне пуповина спустилась с Робредо, чтобы предложить обмен: непрочное чувство защищенности вместо моей чудовищной боли.
Воняло гнилью, а я все пытался усесться поудобнее и вытянуть больную ногу.
Сухой песок был усыпан кусочками меди, которые переливались, как рыбья чешуя. Мне уже было все равно, можно их трогать или нет. Отец исчез, я остался один и погибну, если мне никто не поможет. Никакой дверцы, никакого люка, никакой ручки, которую можно повернуть и очутиться внутри Робредо, мне найти не удалось.
Я зачерпнул в руку песок и смотрел, как он сыплется между пальцами, песчинка за песчинкой. Наконец в перчатке осталось только несколько коричневых крупиц.
Ржавчина!
Чума машин! О ней мне как-то рассказывал папа: говорил, это – яд, но нам он не страшен, это – пыль времени, которая оседает на шестеренках, карданах и зубчатых колесах, в конце концов останавливает их и убивает.
Ржавая мука посыпалась мне на волосы – я потряс головой.
Тогда-то, наверное, я и увидел яйцо.
Юсуфф вытянул руку из-под навеса. Дождь – как теплая моча, но капли уже не такие частые. Он посмотрел на сухой песок – все крупицы ржавчины исчезли.
По дюнам бежали тени облаков. Еще минут десять, и гроза полностью пройдет.
Мальчик принялся массировать больную ногу. Он промок до костей, но этот внезапный душ, по крайней мере, смыл ядовитый песок. Из клокочущего мрака на Юсуффа вылилась ржавая вода, он постарался отряхнуться.
Потом вылез из укрытия, выпрямился и поднял голову.
В этот миг небо треснуло, как яичная скорлупа. Из прорехи в тучах показался желток солнца.
Бог знает откуда появился огромный ромбокрыл и, прежде чем усесться на верхушку Робредо, совершил несколько пируэтов. Ему явно не терпелось отпраздновать победу над бурей. Не за этой ли птицей они с отцом гонялись так долго?
Отец… Мысль о том, что он больше его не увидит, придавила мальчика как огромный валун.
Дождь закончился, но вылететь из укрытия вслед за ромбокрылом не отважилась пока ни одна птица.
Как раз тогда Юсуфф и заметил яйцо, торчащее из мокрого песка. Оно блестело от капель дождя и казалось совершенным, несмотря на две заметные вмятины.
Мальчик поднял яйцо. Почувствовал, что металл горячий и… вибрирует.
Птичий крик. Юсуфф посмотрел вверх. В небо взмыл ромбокрыл. Сделал пару кругов над головой мальчика и сел на песок метрах в десяти.
– Оно твое? – спросил Юсуфф, протягивая яйцо. – Хочешь его забрать?
Птица подскочила чуть ближе. Она казалась вполне миролюбивой.
– Хочешь, чтобы я положил его обратно в гнездо?
Птица набралась еще храбрости. Теперь от Юсуффа ее отделяло меньше четырех шагов. Этот ромбокрыл выглядел великолепно: весь черный, только вокруг длинной шеи белый воротничок, а размах крыльев – по меньшей мере метра два.
Юсуфф сделал полшага назад.
Дзынь. Что-то у него за спиной брякнуло, задев ступицу, и шлепнулось в песок.
Вздрогнув, мальчик резко обернулся. Между колесами Робредо лежала квадратная пластина – как раз там, где он только что прятался от грозы. На песке обозначился квадрат теплого света, льющегося из металлического чрева, – сверху, оттуда, где еще недавно стоял густой мрак.
Робредо открылся.
«Папа, наверное…»
Я отнес яйцо на место. Не знаю почему. Может, потому что понимал: именно там оно должно находиться. И потом, птица встала между мной и пустыней, так что было никак не убежать.
В смысле, это решение принимал не я. Так сложились обстоятельства, с которыми я тогда ничего не мог поделать.
И мне так хотелось найти папу!
Яйцо обжигало руки; я чувствовал – его тепло должно было мне о чем-то сказать, но я не понимал, о чем именно.
В общем, я радостно положил его на палубу Робредо и присел на корточки, чтобы посмотреть, где очутился. В каком-то невероятном чуде из металла и шестеренок, клапанов и шкивов, карданов и поршней, зубчатых колес, и цепочек, и труб, и…
В свете, который лился сверху, виднелась металлическая лестница, ведущая в чрево Зверя.
Одной рукой ухватившись за ржавые перекладины, а другой крепко прижимая яйцо к груди, Юсуфф с трудом вскарабкался на борт Робредо, таща больную ногу как мертвый груз. Выглянул из люка, просунул плечи, уперся локтями и вытащил себя наружу.
В глаза ударил ослепительно белый свет.
Махина оказалась намного больше, чем виделась снизу, и у Юсуффа перехватило дыхание. Потолок, покрытый лабиринтом труб, был высотой метров десять и почти скрывался во мраке.
Юсуфф поморщился. Чем-то воняло… Чем это?.. Птицами!
Защищаясь от солнечных бликов, мальчик зажмурился и прикрыл глаза ладонью. В воздухе висел какой-то странный туман.
Частички пыли, такие большие, что чувствовались на языке.
Юсуфф положил яйцо на белоснежный ковер из гуано. Перчатки запачкались белым маслом.
Все механизмы, окружавшие мальчика, работали. Кто-то включил их и поставил на минимальную мощность, так что они лишь приглушенно стонали. Сдержанно урчали.
– Папа!
Ответило лишь эхо.
Юсуфф сделал несколько шагов, стараясь не поскользнуться.
– ПАПАААА, ТЫ ТУТ?
Повсюду были птичьи перья: они покрывали белый пол, как снежинки, вились в воздухе, потревоженные работающими механизмами. Но самих птиц он не увидел.
Клубы пара. Выхлопы из клапанов и труб.
Юсуфф закашлялся: дышать было нечем. И жутко воняло слежавшимися перьями.
– ПАПАААА, ЭТО Я!
Ответа нет.
Пошел дальше по скользкому полу.
Над головой – стук лап. Между трубами.
Он поднял голову.
По волосам скользнуло перо.
Юсуфф подошел поближе к одному из механизмов – хотел разглядеть его повнимательнее. Увидел огромный клубок медленно вращавшихся шестеренок, которые двигали несколько шкивов, исчезавших во мраке потолка. Ни головки, ни хвостовика не было, и вообще устройство, похоже, только и могло что производить приглушенный шум. Бесполезное.
Мальчик вытянул шею и пригляделся. Между шестеренок, в латунной чашке, лежали два зуба, вырванные с корнем.
Через секунду туда же со звяканьем свалился третий. Кровь на нем еще не высохла.
Юсуфф отшатнулся. Потерял равновесие и упал.
Над головой судорожно захлопали крылья.
Мальчик попытался подняться. Но ладони поехали, и он упал лицом прямо в белую кашицу. Поднял голову. Один глаз залеплен жижей. Сплюнул покрывавшую губы дрянь, но привкус остался. Привстал на здоровое колено.
Голова кружилась, сердце бешено колотилось. Юсуфф зажмурился. А когда открыл глаза, увидел, что вокруг – птицы. Десятки, сотни…
Они спустились из гнезд, свитых между трубами, и теперь внимательно его разглядывали. Некоторые все еще держали в клюве добычу – небольших ящериц, скорпионов, грызунов и даже рыбок.
Робредо был их королевством, а я – вторгшимся в него чужаком. Такого большого и враждебно настроенного они еще встречали. Я разревелся, а птицы, наверно, решили, что это какая-то угроза. Одни улетели в гнезда, другие сомкнули ряды, приготовившись к худшему.
Но битвы не последовало.
Я был всего лишь испуганным, отчаявшимся ребенком, вымокшим до нитки птенцом, который в тот самый миг, когда свет погас, понял, что он в ловушке. И выбраться из нее невозможно.
В первый момент я почти ничего не видел.
Раздался грохот движущихся механических частей. Лязг листов металла. Скрежет.
Я посмотрел на потолок.
Панели над лабиринтом труб быстро меняли положение, пересекались и надвигались одна на другую в круговороте нахлестов, как в какой-нибудь карточной игре. Солнечный свет ударил как кувалда, зажигая блики на гуано.