Страница 4 из 8
Он остался в прошлом лете. Наверное, его не стало еще в тот момент, когда мы в первый раз по-особенному простились на вокзале. Я уехала на день раньше, чем Стас, поэтому он меня провожал. Уже почти спрыгивая с подножки поезда, который вот-вот должен был отправиться, он торопливо прижался своими мягкими губами к моим. У нас обоих вдруг резко закончился воздух. Волнительно и неожиданно, в тот момент мы оба будто простились с нашим детством. И потом в школе на переменках я взволнованно рассказывала подружкам, что у меня был первый поцелуй. Не во сне, не в мечтах, а с настоящим мальчишкой, красивым и подходящим во всем. Конечно, я не уточняла, что это было всего один раз и очень кратко, как японское хокку, которое так скоро доходит до конца, что не успеваешь понять смысл.
Когда я ждала следующие летние каникулы, чтобы приехать к бабушке и увидеть Стаса, постоянно думала об этом моменте, вспоминала, мысленно отправлялась в прошлое, в тот день, в тот вагон, в то мгновение. Это воспоминание будто откололо меня от льдины, на которой по жизни плыли все мои сверстники. Я будто застыла в одном состоянии, зависла на одном человеке, в то время, как мои подруги уже повзрослели настолько, что начали влюбляться, примерять на себя отношения с противоположным полом, заигрывать, заманивать в свои девичьи сети. А я, будто на маленьком кусочке айсберга, носилась по океану своих мыслей и мечтаний о лете, о том моменте, когда вернусь в деревенские каникулы, где будет Стас.
Мне часто снился один и тот же сон. Лето, где мы вдвоем, в нашей деревне, гуляем по берегу реки, замечаем, как густеют сумерки, слышим, как перебивают друг друга сверчки. Садимся в траву, смотрим на речную рябь. Вдруг не успевший уснуть кузнечик случайно прыгает в мою сторону и запутывается в волосах. Конечно, я начинаю визжать и трясти головой, боюсь руками прикоснуться к тому месту, где копошится кузнечик. Ну, как все девчонки, кокетничаю, типа боюсь чудовищ, и так как одно из них на меня напало, меня нужно срочно спасать. Стас спокойно вмешивается в ситуацию. Протягивает ко мне руки, одной нежно держит мой подбородок и тихонько просит посидеть спокойно. А второй вытряхивает кузнечика. Обессилев от волнения, я падаю в траву всем телом. А Стас ставит ладони на уровне моих плеч и наклоняется к моему лицу. Я чувствую на своих губах его дыхание, а потом звенит звонок будильника. Мне пора собираться в школу.
Наконец лето наступило. Последнее школьное лето. Накануне одиннадцатого класса. Потом экзамены, поступление в университет и взрослая жизнь. Мы со Стасом мечтали о разных профессиях. Я грезила даже не о профессии, а о том, чтобы без зазрения совести целыми днями не выпускать из рук любимые книги, глубоко изучать литературу, наслаждаться слогом и фантазией Бунина, тем, как он искусно и живописно рисует любовь, вкусно угощает ею или откровенно отравляет. Стас хотел стать следователем, проливать свет на таинственные обстоятельства, разыскивать хитроумных убийц, допрашивать их, распутывать самые сложные клубки, чтобы преступники не смогли уйти от правосудия. Мы давно решили, что поступим в один университет, я − на филологический факультет, а Стас − на юридический. Нам очень хотелось почаще проводить время вместе, не только на каникулах. И, думаю, что именно этим летом появится ясность, что нас будет объединять очень скоро − дружба или любовь.
Стас лежал рядом со мной в траве. Говорил, смеялся. Хлопал длинными ресницами. Я почти его не слушала. Его голос звуча для меня музыкой без слов. Собиралась с волей и мыслями, чтобы задать ему вопрос, который мучил меня с прошлого года.
− Стас, а тогда, в поезде, ты случайно меня поцеловал?
Знаете, в чем прелесть юного возраста? Вы еще не научились врать. И вам этого еще не хочется. Вы просто живете. Спрашиваете. Отвечаете. Не обманываете и не боитесь спрашивать. Потому что когда впереди вся жизнь, ты ее не ценишь. И не прячешься. И не жалеешь ни себя, ни других. Не потому что ты жестокий и злой, а потому что никаких проблем в мире для тебя не существует. Если бы меня сейчас, в 32 года, интересовало, с какой целью меня неожиданно поцеловал приятный мне субъект мужского пола, я бы не задавала прямых вопросов. Я бы ждала, когда он сам скажет. Ждала, мечтала, думала, сочиняла кучу деталей, слабо относящихся к этому моменту, обманывала себя по полной программе, да так и не дождалась бы от него вменяемого ответа. А тогда, в состоянии юной глупости, спросила.
Стас повернулся ко мне всем телом, улегся на бок и подпер кулаком висок. Зеленые глаза засветились, будто их изнутри стало облизывать пламя костра. Я ждала ответа и смотрела на его губы. Мой взгляд словно прилип к его губам, слегка искривленным в усмешке. Настолько откровенно и бесстыдно я, наверное, выглядела в тот момент, что мне даже стало немножко совестно и неловко. И от этого, судя по горящим щекам, у меня появился румянец. И стало еще более неловко, потому что мои чувства были слишком заметны.
− Сама как думаешь?
Нам по 16 лет. Мы уже не дети. Но и до взрослых еще не дотягиваем. Отношения в старом формате нам обоим уже не интересны, а как его изменить, каким он теперь должен быть, мы лишь смутно догадываемся, путаемся в мыслях, ощущая, как стучит по раскаленным костям грудной клетки неуправляемое сердце. Сто лет друг друга знаем, все привычки и любимые занятия. Но то были будто не мы, а какие-то промежуточные крошечные люди. И вдруг теперь мы встречаемся совсем в другой игре, правил которой еще не знаем.
Но все-таки, даже при этих непростых обстоятельствах, мы не посторонние люди друг для друга. Поэтому я стараюсь сбросить с себя оковы удушливого смущения. И не играю ролей.
− Я надеялась, что это означает, что я нравлюсь тебе.
Стас смотрит мне в глаза. Он спокоен и расслаблен. Я не вижу в его взгляде ни усмешки, ни возмущения. Его не пугают мои слова, он не считает меня распущенной или наглой. Кажется, что именно этого ответа он очень ждал.
− А хочешь еще?
Для чего люди порой задают такие очевидные вопросы? Да, хочу. Безумно, до дрожи в коленях хочу. Да я вообще все это время, все эти школьные месяцы только об этом и думала, как бы еще хотя бы раз ощутить на своих губах его губы. Как только за окном сгущались сумерки, меня охватывало волнение, было сложно занять себя чтением учебников или домашними делами. Я все время думала о Стасе. О летних вечерах, прогулках под звездным небом, когда оба убегали из дома без спроса, когда все спали и не замечали нашего отсутствия. Возвращались мы лишь под утро, до того, как бабушки проснутся, и целый день потом ходили сонными…
Как-то раньше все события, связанные с нашим общением, воспринимались мною иначе. Они просто были, просто радовали, и не то, чтоб не запоминались, но память за них не цеплялась и не перебирала их, а сознание, увязая в воспоминаниях, не отключалось от восприятия настоящего, чтобы снова перенестись в то время, в те секунды, под тот же летний ветер, под тот же нежный взгляд. Может, просто раньше мы были детьми и воспринимали друг друга, как родственников, как дворовых друзей, партнеров для игр. А теперь мы неожиданно и бесповоротно стали взрослыми. Не полностью, всего лишь оказались на начальном этапе, но в нас появилось что-то новое, что навсегда вытеснило все, что раньше жило в детском разуме.
…Ночь в канун одного из важнейших для деревенских жителей праздников – Ивана Купалы. Стас, конечно, как любой мальчишка, смеялся над поверьями и легендами о том, что венок, сплетенный двумя людьми, соединит их судьбы навечно. Но все равно плел вместе со мной косичку из ромашек, потому что я очень этого хотела. В полночь мы вдвоем бросили венок в темную реку, на мгновение белый круг погрузился в воду, затем появился на поверхности и поплыл по течению. Сверчки перекрикивали друг друга. По черной ряби реки прыгал плотный поток лунного света. Было слышно, как ветер качает камыш и шелестит высокой травой. Пахли луговые травы и какие-то цветы, утробно квакали старые лягушки, им поддакивали лягушата помоложе. Атмосферно и апокрифично. Намного более, чем то, что развешано на стенах в галерее.