Страница 38 из 49
Добежав до дороги, я нагло встал на ней и поднял руки, тормозя машину, по-другому они как-то не останавливаются. Из кузова грузовика выглянуло несколько солдат, и я даже застонал от досады, увидев у них повязки патруля, а офицер, что сидел в кабине, улыбаясь, выходил наружу, его явно развеселила ситуация. Пока грузовик отгоняли на обочину, чтобы не мешать очередной подходящей транспортной колонне, тот проверил документы. Тут из кузова выглянул с наушниками на голове радист, длинный хлыст антенны в кузове и так было видно, и сообщил:
– Товарищ лейтенант, ориентировка только что прошла нашим кодом. Разыскивается Пак Мун Хо, пятнадцать лет. Одет в зелёный лётный комбинезон армии противника, с сидором и ножом на боку. Есть словесное описание.
Лейтенант, что изучал мои документы, те самые, выданные в штабе полка час назад, заулыбался ещё шире.
– Да, парень, что такое не везёт, это про тебя, – после чего, пока боец, что его страховал, разоружал меня, нож снял и сидор забрал, крикнул радисту: – Передай, что задержали, и наше местоположение!
– Велели ждать на месте, – почти сразу ответил тот.
Я лишь горестно стоял под прицелом двух автоматов, между прочим, бывших японских. Машина со спецами подъехала быстро, легковая, грузовика не было, из неё вышли двое советников, показали документы и забрали меня со всеми вещами и документами. После этого патруль отправился дальше, а меня, устроив на заднем сиденье, стиснув с двух сторон, повезли в противоположную сторону. Если никуда не свернём, то эта дорога выведет к перекрёстку, где была прямая дорога до Пхеньяна. Не свернули. Но доехали или нет, не помню, сморило меня, да и усталость двух боевых вылетов сказывалась, та же ночь бессонная, так что я уснул, мысленно махнув рукой, будь что будет дальше.
Ночью меня будили, видимо приехали куда нужно, дальше меня, мало что соображавшего, завели в какую-то палатку и, подсвечивая фонариком, уложили в койку, я даже раздеться смог, после чего, накрывшись лёгкой простынёй, спокойно уснул дальше. А проснулся я от мощного пинка в бедро, что сбросил меня с койки, и истошного вопля мартовской кошки:
– А ну брысь отсюда! Это палатка для женщин!
– Иди к чёрту, – пробормотал я по-русски, пытаясь выпутаться из простыни, будучи уверенным, что меня не поймут, но ответ получил мгновенно, причём голос был как-то уж больно знаком:
– Сам козел!
Наконец выпутавшись, я посмотрел на красавицу, что стояла передо мной в одном белье, и мы одновременно возмущённо выдохнули:
– Ты-ы-ы!
Первым всё же сориентировался я, брякнув, что в мыслях крутилось:
– Ты меня преследуешь, что ли?
В ответ та, запрокинув голову, захохотала. Надо сказать, и это запрокидывание головы, и хохот смотрелись очень красиво и естественно, но я отчего-то подумал, что та этому долго тренировалась. Отхохотавшись, а я уже сел на койке, сложил простыню, та ответила:
– Нужен ты больно. А я так и думала, что ты Пак. Ты в душе на русском пел, красивая такая песня, жалобная. Про то, как она вернётся, что она тебе заменяет солнце, и ты наденешь ей колечко на палец.
Тут я чуть не смутился. Это была единственная современная русская песня, которую я слышал за двадцать четыре года. На американской базе, пока у меня брали анализы, зазвучала на латышском радио эта песня, и я её прослушал до конца, а потом долго крутил в голове, запомнив на всю жизнь. Она мне очень понравилась, как свет в оконце. Можно сказать, один из факторов, почему я держался, а не сломался под опытами, как остальные.
– Угу, и ты в одном белье была, – решил я отвлечь красавицу, да и тема позабавила. – То мне больше понравилось, чем то, что сейчас на тебе, армейское.
– Обойдёшься, – фыркнула та, как кошка. – Мы как вернулись, сразу о тебе доложили, и ты через пару дней появился.
– Ну, вот пазл и сложился… Ладно, тебе чего от меня снова надо, а? Отстань уже от меня, я спать хочу.
– Ты. В. Женской. Палатке, – печатая слова сообщила та.
Кстати, говорила на чистейшем русском языке, и я теперь более чем уверен, что девочка из Союза. Вот только что она тут делает, в шпионские игры играет? И кто только её надоумил, кто подтолкнул на скользкую дорожку?
Осмотревшись, я пожал плечами и пояснил:
– Куда меня ночью занесли и положили, там и спал. И вообще, на входе не написано, что она женская.
– Я тут, значит, женская, – сделав холодный тон, ответила та. – Иди отсюда.
– Вот вечно ты так, – пригорюнился я. – Нет чтобы приобнять, обогреть, всё пинаешься. Генералов своих южнокорейских пинай.
Увернувшись от очередного пинка и не обращая внимания на то, как та замерла, глядя на меня, я подхватил вещи и в одних трусах выбежал наружу. В руках у меня только комбез был и обувь, остальное куда-то делось. Отобрали, сволочи краснопогонные. Снаружи я быстро осмотрелся, не понимая, где нахожусь, длинными рядами тесно друг к другу стояли ровные, можно сказать, идеально ровные ряды больших взводных палаток. Посмотрев в обе стороны улицы, увидел тупики, но не выход. И где это я? Однако отойти от палатки мне не дали, часовой, что стоял у входа, так и сказал:
– Не велено.
– Чего не велено?
– Ничего не велено.
– А если ничего не велено, то велено не веленого. Получается, что велено, так?
– Так, – вынужденно сказал солдат, тупо глядя на меня.
– Ну, я пошёл.
– Стой! Не велено покидать палатку, – быстро пришёл тот в себя и, сняв с плеча винтовку, загнал меня обратно в палатку, где, свернувшись в клубок, вся дрожала на моей койке красавица. – Чего это с тобой? – с недоумением спросил я, устраиваясь на пустой соседней койке, и, надев майку, стал надевать комбинезон.
Та подняла голову, и я увидел её смеющееся лицо, со всхлипами та сказала:
– Иди отсюда, велено не велено.
– А, веселимся, ну понятно. Сейчас обувь надену и уйду.
Надев носки, без них ноги в этих ботинках преют, потом сами ботинки и завязав шнурки, направился к задней стенке палатки. Жаль, ремня не было, как сняли с ножнами, так и сгинул, как и сидор. При этом остальные мои вещи и мелочёвка, включая перочинный нож, оставались на месте, да и деньги тоже. Странный арест какой-то. Подойдя к задней стенке палатки, я попытался поднять край. Получилось, можно протиснуться.
– Это куда это ты намылился? – с подозрением спросила хозяйка палатки. Мы с ней продолжали общаться на русском.
– Ты такая же женщина, как и все. Женская логика во всей красе. То пшёл вон, то куда намылился. Не видишь, что ли? Ухожу я. На передовую рвану, попробую устроиться в какой полк, а если нет, то в пехоту. Надо найти тех, кто отца убил, месть – она такое блюдо, подаётся холодным. Найду.
Девица тут же закричала, перейдя на корейский:
– Часовой, тут побег!
Я уже почти вылез по пояс, когда меня схватили за ноги и в четыре руки, предательница помогала, затащили внутрь, на что я и сказал на корейском, чтобы все поняли:
– Сволочи.
– Идите, – скомандовала та солдату, а сама, устроившись на койке, стала одеваться. – Откуда ты знаешь про генерала?
Вопрос прозвучал как бы между прочим, но мне показалось, что её это очень интересует. Часовой уже вышел, вот она и нарушила тишину. Разве что скрип койки раздавался, на которую я лёг, подложив под голову правую ладонь. Смысла скрывать я не видел, поэтому ответил, дирижируя указательным пальцем левой руки:
– Видел вас, сначала в машине, где засада была, а потом в селе, где вы обжимались. Меня от вида, честно говоря, чуть не стошнило.
– Подожди, – нахмурилась та, замерев с юбкой в руках, которую не успела надеть. – Ты был на месте засады?
– Ну да. Наткнулся на солдат, думал, настоящий патруль, а они меня убить хотели, как других крестьян в яме. Я понял по голосам из кустов, что тут засада и меня в живых не оставят, убил обоих солдат, взял гранаты, раскидал в разные стороны и побежал через дорогу. Чуть не сбили меня.
– Там был мальчишка-бедняк, я помню его прыжок-кульбит на обочину.