Страница 64 из 99
— Несмотря на то что проблема угнетения людей с нетрадиционной ориентацией действительно присутствует, она лежит больше в плоскости воспитания и морали. Статистически, при самых больших допусках, доля представителей ЛГБТК-сообщества не превышает десяти процентов. При этом за чертой бедности живет чуть меньше половины всего человечества. Но получается забавный парадокс: голос меньшинства звучит куда громче мнения большинства. Почему? О чем мечтает и чего желает угнетенный? Раб мечтает не о свободе, а о собственных рабах, так говорил Цицерон. Вопрос, кому это выгодно. Кто прячется за спиной угнетенных, которым очень хотелось бы занять место хозяев. Угнетенным очень-очень хочется, чтобы миром правил не белый цисгендерный мужчина, что уже стало ругательством, но абстрактная чернокожая лесбиянка. Однако им почему-то не хочется, чтобы исчез первоисточник угнетения, которым является экономика.
«Как всё-таки любят люди придумывать себе проблемы на ровном месте, да?»
Не то чтобы я не был солидарен с Карачуном… однако людей в моем окружении не было. Я рисковал судить их по моим представлениям, что также не было истиной.
Ответом на мой монолог было молчание, что я счел знаком согласия со сказанным.
— У тебя много имен. Древние звали тебя Золотым тельцом и Маммоной. Однако новые времена требуют новых образов. Новая земля порождает новых богов. А ты на ней стал воплощением американской мечты.
— Кто же я? Назови мое имя, — провокационно улыбался человек с плаката.
— Капитал.
Хлоп, хлоп, хлоп.
— Браво, блестящий пример дедукции, — аплодировал мне аватар величайшего из американских богов.
— Раз так, то, может, мы договоримся?
— Увы, вынужден согласиться с предыдущим оратором, — с притворным сожалением вздохнул тот. — Мощнейшее оружие в мире, воплощение конца света, ядерная шинигами и просто милашка Кицуки Яно должна принадлежать американскому народу, то есть мне. Как Япония подчиняется тому, что скажет Америка, так и японский йокай подчинится сильнейшему, ведь в этом смысл их существования и главный принцип, по которому они живут.
Я не стал спрашивать, зачем. Это как раз было очевидно. Капитализму свойственно желать монополии. Монополия дает власть. А обладание сильнейшим оружием дает абсолютную — абсолютную, мать ее, — власть. Отступать тоже не было слишком разумным. Проблема оставалась, и карнавальной она уже не была.
— В одном ты прав. Сильный подчиняется слабому, — я перехватил косу для удара.
— Дури хватит, мальчишка? Весь мир поклоняется мне. Не один континент и не какое-то одинокое государство.
Я оскалился. Учитывая, что от лица остался лишь голый череп, выглядело уже не так устрашающе, как хотелось бы.
— На недолгое время моей родиной была страна, где один лич написал многое, обличая ваш подход. Капиталисты, говорил он, делят мир не по своей особой злобности, а потому, что достигнутая ступень концентрации заставляет становиться на этот путь для получения прибыли; при этом делят они его «по капиталу», «по силе» — иного способа дележа не может быть в системе товарного производства и капитализма. А еще он предостерегал нас, что капитализм начинал приобретать всемирное значение, так как связан с вывозом капитала в отсталые страны, где капиталов мало, цена земли сравнительно невелика, заработная плата низка, сырые материалы дешевы. Вот и все ваше нутро.
— Эта страна мертва. Чем мне может угрожать гнилой труп, чье мясо уже растащили шакалы?
— Эта страна была смертельной угрозой для таких, как ты. Даже тени её вы боитесь настолько, что буквально три года назад — совсем недавно! — вылезли из шкуры вон, чтобы избавиться от статуй этого лича, которых набралось аж четыре на все огромные Штаты. Вы десятилетиями изворачиваетесь, только чтобы клеймить его последователей и делать из них социальных изгоев.
Подо мной зажегся рунный круг.
— Так, значит, этот гнилой труп не только может тебе угрожать, но и угрожает по сей день, иначе я не вижу причин, по которым вы капиталистически трясетесь при одном его упоминании. Призрак бродит по Европе… — продекламировал я.
Мне не нужна была кровь или какой-то другой реагент. Ведь я сам был частью красной страны Советов, что уже мертва.
— Призрак коммунизма.
И передо мной распрямил спину простой, неприметный человек в рабочей одежде, сжимающий в левой руке серп, а в правой — простой кузнечный молот. У него не было лица… единого лица. Стоило присмотреться, как оно, казалось, непрерывно менялось, показывая мужчину, женщину, ребенка, старика, — всех жертв эксплуатации.
— Империализм есть высшая стадия капитализма, — негромко произнес рабочий, замахиваясь серпом.
— Чем больше вы работаете, тем больше получаете! — парировал американский бог, закрываясь от удара томом Конституции.
— Социум развращается избытком еды и коммерции на рынке, а потом, когда рынок падает, страдает еще больше, — возразил рабочий, вздымая молот над головой.
— Компании постоянно в поиске лучших решений и лучших талантов, потому что именно таким образом они гарантируют выживание при капитализме. Это двигает экономику страны, — ответил Капитал, в упор расстреливая рабочего из деньгомёта.
— Капитализм приносит неизбежные кризисы. Мировые и локальные кризисы будут случаться постоянно. Кризис влечет безработицу, которая усугубляет кризис. Это дорога в никуда, — рабочий пошел врукопашную.
— Большинство современных инноваций произошли спонтанно и на капиталистической основе, — сообщил американец, втыкая руку в грудь рабочего и пухлыми белыми пальцами деловито ломая ребра. — История не знает сослагательного наклонения. Проигравший раз проиграет снова.
Сильным движением он вырвал из груди Призрака коммунизма красную звезду и раздавил ее в руке.
Я бы согласился с этим, но призыв подарил мне самое важное. Время.
«Сейчас, или проиграешь».
— Освобождение.
Маска и плащ приросли ко мне, став частью тела. Я легко оттолкнулся от земли.
Вместо Константина Кощеева в воздухе повисла фигура Жнеца.