Страница 6 из 99
— Кхм, что касается хэдлайнеров — тут всё понятно, — продолжила речь великанша. — Но любого короля делает свита. У каждого из них есть свои ребята, которые служат этакими проводниками общественного мнения. Если первоклассник и первоклассница смотрят на крутого парня или великолепную девушку, то они захотят и одеваться так же, и слушать их мнение, чтобы выработать свое — разумеется, максимально похожее. То есть каждому нужно завербовать себе группу поддержки — и уже тогда влиять на настроения в школе.
Я начал утомляться, к тому же бульон был почти готов.
— Я так понимаю, вкратце всё?
— Есть еще кое-что, — продолжила Томоко. — Не умирай, это я расскажу быстро. Долгая кропотливая работа по влиянию на умы учеников — это задача представителя каждого клана, грызущего другим глотки во имя нужного эффекта. Поэтому каждый третий класс будет предсказуемо собачиться — прости, Изаму-кун, — пытаясь понять, что и как будет, когда они покинут школу. Кого оставят, на кого будут надеяться, чтобы работа длиной в три года не была сделана напрасно. У Кицуки есть Ичика-тян. У Акаги нет никого. Вот теперь всё.
— Да это же хрень какая-то, — не выдержал я. — Да, понимаю стратегические цели такого действия от начала до конца. Но почему бы не заниматься просто учебой, а на все эти детские игры возложить, вроде тут все взрослые ребята?
— Всё это потому, что никуда не девается разброд фракций йокаев на взгляды, как же надо взаимодействовать с людьми и из каких позиций исходить, — терпеливо пояснил Изаму. — Столько лет бьются, а к единому мнению прийти не могут. Очень волнуются, а вдруг сосед что не так подумает. Поэтому всё происходит как происходит.
В кипящей кастрюльке на плите я видел не стебельки от базилика, танцующие какой-то активный танец в кипящей жидкости. Я видел тот день, в который я умер.
«Моя семья — одна из самых старых вообще на архипелаге…»
«Потом людям потребовалось больше места. Весь наш лес вырубили…»
«По неизвестной причине люди плодились в жутком темпе, и вокруг спокойных мест вырастали города…»
«Чтобы всем стало лучше, нужно настроить процессы и отрегулировать потоки…»
«Ты вообще не думал бросить всё это домоводство и присоединиться ко мне?»
И самое главное.
«Мы обучим тебя балансировать энергию, и ты встанешь рядом с нами, чтобы в обозримом будущем совершать поступки, судьбоносные для всего общества, как йокаев, так и людей».
Я видел это так, будто снова стоял перед божественно красивой и невозможно далекой Уэно. Тогда для нее я был способом влиять на общественное мнение.
Я не получил объяснений ни по поводу ее тогдашнего поведения, ни по поводу моей смерти, ни уж тем более по поводу моей… вербовки, наверное. Я предпочел сделать вид, что ничего не случилось. И мы ни разу не заговаривали о произошедшем.
Им нужна была кровь и новые мысли. Как еще можно перетаскивать йокаев на свою сторону. Кого бы еще поставить в свои ряды.
Интересно, а что было бы, согласись я в тот день?
«— Вы что же, хотите сказать, что создали это крупное дело и накопили состояние в тридцать тысяч фунтов стерлингов, не умея ни читать, ни писать? Господи, боже мой, дружище, кем бы вы были теперь, если бы умели читать и писать?
— Это я могу вам сказать, сэр. Я был бы служителем церкви св. Петра на Невилл-скуэр».
Вечерняя прогулка с Бай была отдушиной в школьных буднях, которые начинали меня тяготить.
— Сегодня не хочешь ли посмотреть на храм шинигами? — она взяла меня под руку. — Там прекрасный парк и небольшая выставка любительской скульптуры.
— Странно, — протянул я. — В парке был, однако скульптур не заметил. С какой они стороны?
— Ты, наверное, был во владениях Кицуки, а я говорю о том храме, который на территории Хаято! Пойдем! — она потянула меня в сторону остановки общественного транспорта. В целом я был не против.
Парк, раскинувшийся вокруг храма, был чуть вычурнее, чем у Кицуки. Кованые опоры у беседок были выполнены тоньше, подстриженные кусты радовали глаз сложными формами, а на другой стороне виднелась какая-то выставка под открытым небом — верно, и правда та самая скульптурная композиция.
На ней было изображено много разного. Меня отдельно привлек угол, на входе в который было написано: «Три грации».
— Аглая, Евфросина, Талия, — произнесла Бай, присоединившаяся к моему изучению скульптур имени римской мифологии. — Встречались разные интерпретации, что в самом деле значат три грации, однако мне больше всех нравятся две. Первая говорит, что это целомудрие, красота и любовь, а вторая, наиболее, кстати, приземленная из всех, родом из Флоренции. Там неудовлетворенные пятнадцативечные философы-гуманисты увидели олицетворение трех фаз любви: красота, возбуждающая желание, которое приводит к удовлетворению.
Я чуть-чуть покраснел. Она сжала мою руку и повела в другой, менее сексуализированный угол.
— Как тебе здесь?
— Не любитель искусства, но что понимаю — то нравится, — ответил я.
— Искусство так и устроено. Тебе будет нравиться ровно то, что тебе близко.
Небо, которое затягивалось мелкими облаками, начало ронять крошечные капли дождя.
— Давай переждем? — предложила она. — В беседке я видела приятнейшую скамью.
Я согласился. Она уселась, а я вытянулся на скамье, положив голову на ее колени. Она задумчиво перебирала мои волосы.
— Утомился я с этим искусством, — признался я. — Давай в следующий раз запланируем что-нибудь более тривиальное?
— Легко, — согласилась она. — А в целом утомился — так вздремни, я никуда не денусь, а пятнадцать минут погоды не сделают, извини за каламбур.
Дождь усиливался. Вероятно, менялось атмосферное давление. Воздух очистился и запах свежестью и водой. Я провалился в дрему.
Передо мной стояли сестры — все, кроме Али. Они смотрели на меня сурово.
— И что, ты даже не соизволишь сломать эту хрень? — с вызовом спросила Прасковея.
— Да, Костян, чего ломаешься? — добавила свое веское слово Вира. — Расфигачь ее уже. Не самим же нам с ней возиться!