Страница 135 из 142
Глава 20
Полковник Наполеон Бонапарт неожиданно для себя пил водку, настоящую русскую водку. Не сладкое южное вино, медленно, словно смола, стекающее по стенке пузатой бутылки, не миртовый ликёр, аромат которого напоминает родные сады Корсики, не бренди, наполняющий рот вкусом дубовой коры, а крепчайшие настойки, заставлявшие задуматься о дремучих лесах и бескрайних полях России. Причём делал это полковник в компании своего начальника штаба, майора Петра Милинковича.
Они предавались этому занятию после долгого мучительно-сладкого посещения бани, которую давно живущий в России Милинкович считал совершенно необходимой процедурой, особенно после семичасовых учений, на которые полковник лично водил своих брянцев. Командирам была выделена отдельная парная, ещё издававшая ароматы свежесрубленной сосны и пускавшая смолистые струйки по бревенчатым стенам.
Сейчас они сидели за скромным столом, закусывая крепчайшие напитки экзотическими русскими кушаньями, вроде маринованных груздей и копчёного сала, которые постоянно подносил денщик. Десятник Забодаев был уже немолодым солдатом, ранее имевшим все шансы выбиться в офицеры и ушедшим в денщики исключительно из-з потери двух пальцев на левой руке, но это нисколько не мешало ему быть, мало того, что великолепным банщиком, который устроил своему полковнику настоящее крещение в раскалённой парной, но и отличным организатором, казалось знавшим наперёд обо всех желания своего начальника.
За окном мела метель, офицеры уже оценили, насколько вовремя они завершили учения, чтобы не быть замороженными коварной северной зимой, а Бонапарт, глядя на метущиеся за маленьким оконцем снежинки всё больше и больше признавал за баней и умеренным употреблением крепких напитков статус главного средства от простуды, столь востребованное в этих краях.
- Вот, господин полковник! Я баню да егерские настойки оценил ещё на нихонских островах, там бывает снег как пойдёт, так и валит, пока все дома до самых крыш не засыплет. Потом откапывайся только. Там без бани да водки – смерть верная придёт. Но вот слишком уж этим радостям тоже предаваться грех – какой боец с похмелья да неги-то? – балагурил майор.
- Хорошо ли, господин полковник? – как из-под земли выскочил Забодаев, — Сейчас горячее принесу.
Бонапарт лишь расслабленно махнул рукой, отвечая так разом и майору, и десятнику.
- Вот ты, Наполеон Карлович, лучше бы как-то имя своё упростил, да и фамилию тоже! – продолжал болтать Милинкович, — Солдаты тебя по имени-отчеству никогда не называют, боятся язык сломать, а фамилию твою так коверкают, что иногда оторопь берёт. Да и офицеры часто тебя не мудрствуя лукаво «он» называют… Вот поручик Адельмар-Вольфрам-Максимилиан-Мария фон дер Лизенберг стал же для простоты Алексеем Лизиным, а капитан Павел Марфин прежде звался Пол Фредерик Мёрфи…
- Я корсиканец… — лениво сопротивлялся Бонапарт, — Для меня имя, данное мне предками, священно.
- Так, я же предлагаю тебе, господин полковник, перекрещиваться! – смеялся майор, — Я говорю, что пусть тебя проще называют!
- Подумаю я… — так же лениво махнул на него Наполеон.
- Вот, ты мастер людей поднимать на всякое безобразие, господин полковник! Виданное ли дело, зимой такие учения проводить! Мы же вёрст сорок отмотали! А никто даже не пикнул! – переключился на другую тему Милинкович.
- Наш полк Або брал не для того, чтобы мы здесь бездельничали, а чтобы шведы и подумать не могли снова нас победить, али лихим налётом город пожечь. – смотря на снег за окном, задумчиво проговорил полковник, — Наступит весна, придёт сюда наш галерный флот, ещё войск нагонят, начнём планировать летнюю кампанию… Может, дальше в Финляндию двинемся, глядишь, до Лулео[1] дойдём, а, Бог даст, сам Стокгольм брать будем!
- Мечтаешь, Наполеон Карлович?
- А что нет? Посмотри, что в мире творится! Моро, ведь мальчишка! А на его месте мог быть я!
- Эвона, как ты, господин полковник, запел! – усмехнулся Милинкович, — О славе мечтаешь?
- А ты, Пётр Дмитриевич, нет? – повернулся к собеседнику Бонапарт.
- Мечтаю, Наполеон Карлович! Истинно мечтаю! – засмеялся майор, — Слава мимо меня на Нихонской войне прошла, краем крыла под Стратилатовым зацепила, чуток по головке у Цареграда погладила…
- Так, давай! Давай же славу эту искать, Пётр! Чувствую я, что она где-то рядом! – загорелся полковник.
- Давай думать! Весной…
- Не могу ждать весны! Если бы можно было сейчас? Лёд же на море!
- Горяч ты! Нам же из само́й Столицы запрещено по льду дальше версты проходить – зима ветреная, море коварное, не дай Бог, лёд разломится! Будь твоя воля, ты бы сам напрямую Стокгольм брать бы пошёл! – качал головой майор.
- Дык вот что скажу! – внезапно вмешался в спор офицеров Забодаев, — У меня же здесь в Кабе сердечная привязанность образовалась…
- Степан! Десятник! Ты лезешь в разговор старших по званию? – взвился было Наполеон.
- Остынь, полковник! – замахал на него руками Милинкович, — Степан Семеонович порядок знает, не первый год служит, коли сказать что хочет, не мешай ему.
- Так вот, — продолжил речь десятник, степенно оглаживая всё ещё ярко-чёрную бороду, — Девица местная шведская, Анна-Фрида, собой хороша, умна, приветлива, а я-то свейский кое-как знаю, чай недаром шесть лет в Риге стояли… После войны в отставку выйду, непременно женюсь… Так вот, отец её, местный торговец, Олафом его зовут, человек небедный и опытный, каждую ямку здесь знает, каждую волну по именам называет… Вот он мне говорил, что в Стокгольм через пару недель тайный обоз поведёт. Точно он знает, когда лёд встанет, как идти, где бивак разбивать.
- Что? – Наполеон пристально посмотрел на своего денщика, — Ты уверен, Степан?
- Как на духу! – перекрестился Забодаев, — Несколько раз говорил о такое. Даже предлагал мне, чтобы я ему денег дал на подарок Анне-Фриде.
- Где он сейчас? – деловито спросил у солдата полковник.
- Да, вестимо, где – в хате своей, метель же!
- Тащи его сюда, пулей!
Олаф оказался степенным краснолицым мужчиной, который говорил медленно и мало, словно каждое его слово стоило больших денег.
- Значит, ты знаешь, как и когда в Стокгольм можно пройти? – Милинкович загорелся не менее своего полковника.