Изоляция

— Я не меркантилен. — Он требовательно молчит, потому добавляю. — Это личное. Не хотел разменивать ЭТО на деньги. Поначалу собирался пожадничать, но в итоге передумал.

— Почему? Твоими категориями, язык тебе не родной же? — дед вопросительно поднимает бровь. — Хотя говоришь чисто, спору нет. Как коренной. Но ты же на самом деле русский, правильно?!

— Вы что, моё дело вообще не открывали? Русский я, со всех сторон.

— Разговариваешь больно уж хорошо. Неожиданно… Я думал, акцент будет.

— Когда в три-четыре года на улице болтаешься месяцами, как все, и заняться тебе больше нечем — акценту взяться неоткуда.

— Хм, да. Фоминых же… Так почему аттестовываться не стал?

— Вашими словами: вазири мне, как вам — русский. Как родной, то есть. Не стал на деньги переводить, да и ехать к соседям за подтверждением надо было. Как оказалось.

— А у вас самих аттестации что, не было по пашто разве?

— По пашто была, а по самому диалекту — нет. Один язык же считается, если формально. Отец тогда только умер, для меня принципиально было. А мужик в секторе попался, как вы — такой весь из себя литературный и кандагарский.

— Хм…

— Зло взяло. Извините, если что не то сказал.

Аттестоваться по вазирвола я в своё время действительно не стал вовсе не из прагматичных соображений, а исключительно в память об отце. Несмотря на солидную (по моим меркам) доплату.

Такой вот парадокс.

Но рассказывать об этом точно никому не хотел, тем более мужику, которого вижу первый раз в жизни.