Страница 214 из 229
Этим официальным актом французское правительство сделало крупный и важный шаг, коренным образом изменивший его отношения ко всем другим государствам. В декрете не упоминались те правительства, с которыми воевала Франция, и не было оговорки о том, чтобы его выражение относилось только до их народов. Напротив, когда месяц спустя один из членов Конвента предложил вставить в декрет слова, которыми ограничивалась бы сфера его применения лишь теми народами, «против тиранов которых Франция вела или должна была потом вести войну», и мотивом к такому дополнению выставит желание устранить неудовольствие Великобритании, то предложение это не встретило поддержки. Был рассмотрен предшествовавший вопрос, после чего Конвент перешел к другим делам.
Лица, в руках которых находились в то время силы Франции, перешли таким образом за пределы простого порицания других правительств и употребления выражений, рассчитанных на возбуждение неудовольствия среди населения иных государств. Они выразили свое намерение насильственно вмешиваться во внутренние дела последних по просьбе их граждан, когда они, по мнению французского правительства, окажутся лишенными своей законной свободы или встретят помеху в своих усилиях возвратить ее. Анархист наших дней, ограничивающийся словесными, хотя бы и весьма жестокими нападками на существующие законы и учреждения, может еще быть оставляем в покое, пока он не идет дальше выражения и защиты своих взглядов, но когда для осуществления собственных идей он подстрекает других к действию, то он становится уже ответственным за последствия своих слов. Коль скоро же он пускает в дело и средства, ведущие к насилию, то он уже подлежит аресту и наказанию. Но такой именно шаг и был сделан Францией по отношению к правительствам других государств в ноябре 1792 года. Она не только подстрекала граждан этих государств к восстанию, но заявила еще свое намерение поддержать их и отдала своим полководцам необходимые приказания о приведении этого намерения в исполнение.
Пока происходили описанные события, последовало быстрое занятие Австрийских Нидерландов и присоединение их к Французской республике, которая таким образом отказалась от своего высокого положения бескорыстия и от отречения от всяких завоевательных стремлений, сделанного вождями революции с трибуны Конвента. Вскоре затем был издан декрет, провозглашавший свободу плавания с моря по великой водной артерии Бельгии – Шельде. Этим актом упразднялись, без всяких переговоров, соглашения прежних владельцев Нидерландов, соглашения, в силу которых право судоходства по этой реке с моря предоставлялось одной лишь Голландии, владевшей речным устьем. Это было подтверждено и возобновленными договорами и, в силу давности, вошло уже в состав государственного европейского права. Этот акт весьма наглядно обнаружил решимость французских предводителей не стесняться трактатами, шедшими вразрез с построенной ими системой прав человека; несмотря на то что Франция была тогда в мире с Голландией, не было сделано даже и попытки добиться желаемой перемены путем переговоров.
Интересам Великобритании и ее миру стала грозить теперь серьезная опасность. В течение уже более века государственными людьми Англии признавалось, и не без основания, что нахождение Бельгии в руках Франции несовместимо с безопасностью их отечества. Они поддерживали законное, хотя и несправедливое притязание голландцев на исключительное право судоходства по Шельде; но главное, Англия обязалась союзным договором защищать Голландию, оговоренные в трактате права которой были теперь так грубо нарушены Францией. Кроме того, 28 ноября Конвентом были приняты депутации от английских революционных обществ, причем председатель Конвента в ответ на их адресы произнес речь весьма враждебную к британскому правительству, которое он, как заявлял, не смешивал с управляемым им народом; то же самое имело место и в Северо-Американских Соединенных Штатах, где в следующем году французский посланник решился открыто опротестовать перед народом образ действий его правительства.
1 декабря британское правительство, ввиду проявившихся в стране мятежей и инсуррекционных движений, опасных для государства, издало приказ о созыве милиции и в то же время, согласно с требованием закона, назначило на 15-е число собрание парламента. Надежды Питта, а равно и его терпение, уже истощились; и хотя он все еще продолжал выслушивать предложения, сулившие мир, но тем не менее он решил потребовать более надежных, чем простые слова, гарантий безопасности Великобритании и ее союзницы – Голландии. Между тем должны были быть организованы и приведены в готовность к действию и вооруженные силы Англии. Французское правительство провозгласило свое намерение вмешиваться в дела всех государств и ниспровергать их учреждения в случае, если граждане этих государств будут им признаны стесненными в своих стремлениях к свободе. Было бы безрассудным беспечно ждать того момента, когда Франции заблагорассудится перейти к действию; равным образом для человека, проникнутого английскими традициями, невозможно было без недоверия смотреть на правительство, которое, по-видимому, стремилось к справедливости путем нарушения закона и открыто отрицало существующие договоры и сделки ради умозрительного «нечто», называемого правами человека, причем за отсутствием другого судьи, кроме собственных страстей, можно было ожидать здесь столь же многочисленных откровений, как и те, которые были дарованы Магомету. Некоторые лица могут дать себе отчет в различии образа действий Питта до и после 1792 года – в обоих случаях, правда, запечатленного непреклонным упорством его расы и родни, – лишь путем допущения последовательного существования в одном и том же человеке двух совершенно различных личностей – путем внезапной и огромной перемены, не происходившей раньше иначе как посредством чуда, как, например, с апостолом Павлом. Но правильнее видеть в нем того же человека, только действующего при совершенно различных обстоятельствах, причем в последнем случае наступление их было неожиданностью. Питту не было дано читать будущее Французской революции пророческим оком Бёрка (Burke). Он был одарен не гением пророка, а гением делового человека; но что последним он обладал в высокой степени, доказывается уже самой быстротой перемены, происшедшей с ним после того, как он наконец убедился в полном изменении внешних условий. Он был в душе миротворец, финансист, покровитель торговли и сторонник постепенных и здоровых реформ, но в своей великой речи, произнесенной прежде, чем он начал опасаться, что мир окончится еще при нем, он передал слушателям свое собственное глубокое убеждение в том, что все блага, которыми пользовалась тогда Англия, основывались на единении свободы с законом. Перечислив материальные обстоятельства, которыми следовало объяснить тогдашнее благосостояние нации, он продолжал: «Но обстоятельства эти связаны с другими, более важными. Так, они имеют очевидную и необходимую связь с продолжительностью мира, надежное и прочное сохранение которого должно всегда составлять первую цель внешней политики этого государства. Еще теснее они связаны с его внутренним спокойствием и с естественными последствиями свободного, но хорошо регулированного правления… Это – главная и господствующая причина, действие которой открыло простор для всех других обстоятельств, мною перечисленных. Единение свободы с законом, воздвигая одинаково прочную преграду как для злоупотреблений власти, так и для насилий народных движений, доставляет надлежащее обеспечение собственности, вызывает деятельность духа и труд, расширяет и упрочивает кредит и производит обращение и наращение капитала; это образует и укрепляет национальный характер и приводит в движение все пружины, действующие на огромную массу общества во всех его группах… На этот-то пункт и обратим поэтому главным образом свое внимание; сохраним этот первый и наиболее существенный предмет – и тогда все остальное будет в нашей власти».