Страница 29 из 30
Степан Семёныч смиренно стоял в очереди, когда к кабинету вальяжной походкой, перебивая запахом одеколона амбре медикаментов, приблизился крепкий молодой парень в спортивном костюме. Голова на толстой бычьей шее сделала полуоборот, обозревая больных, и парень прогудел блатноватым басом:
– Это, уважаемые, у меня тут талон был, короче, на двенадцать. Я задержался, так что заскочу сейчас по-быстрому. Никто не против? – в последнем предложении сквозили угрожающие нотки.
В ожидании ответа парень вперился в молодую парочку. Субтильный мальчонка закивал, жеманно откидывая с глаз сальную челку, а его девушка тихо угукнула.
– Вот и хорошо, – резюмировал парень.
– Ни хера, – рявкнул из своего угла Кощеев. – Опоздал – становись в конец!
Парень повернулся к нему всем телом, вздернул вверх брови. На лице его отразилось удивление.
– Проблемы, дядя?
– Это у тебя проблемы, раз к венерологу пришел. Становись в конец очереди и не быкуй.
– А кто быкует-то? – парень вразвалочку направился к Степану Семёнычу. – Кто быкует? Ты чо?
Кощеев приготовился к неминуемым побоям, но твердо приказал себе ударить первым. И не таких козлов ломал. Правда давно. Лет двадцать назад.
Однако спасение пришло с совсем неожиданной стороны. На грозно приближающегося парня налетели старухи. Они облепили его со всех сторон и заквохтали, осыпая ударами сумок.
– Ишь, намылилси!
– Куда без очереди!
– Молодежь выросла!
– Мы тута с шести утра сидим!
Спортсмен отпрянул под их напором, растерянный и напуганный. Парочка вжалась в стену, мальчишка – тот так вообще слился со штукатуркой, как хамелеон. Пользуясь воцарившимся хаосом, Степан Семёныч юркнул в кабинет, откуда как раз выходил мрачный похмельный мужик.
Доктор флегматично глянул на него и уткнулся в журнал приема.
– С чем пожаловали?
– С тем же! – ответил Степан Семёныч, расстегивая брюки и задирая майку. – Сифилис что-то больно нетипичный! Клади в стационар!
Доктор так же безучастно скользнул взглядом по язвам:
– Запустили, смотрю. Сколько уже?
– Три дня, как первый шанкр выскочил.
– Ну-ну, – только и ответил врач, склоняясь над журналом.
– Что «ну-ну»? Я у тебя три дня назад на приеме был! Что мне делать с этим?
– Сейчас я вам пенициллинчик выпишу, пропьете, проколете…
– Да я уже пью и колю, блядь! – взорвался Кощеев. – А оно все, – он обвел рукой живот. – Распространяется! Понимаешь?
Доктор открыл было рот, но в ту же секунду за спиной Степана Семёныча распахнулась дверь, и раздался голос спортсмена:
– Слышь ты, колобок!
Невидимая рука ухватила за шиворот и потянула в коридор. Степан Семёныч заорал, суча ногами, но силы были неравны. Парень вышвырнул его, кое-как сумевшего подтянуть трусы, и наподдал напоследок пинка. С чувством жгучего стыда Кощеев застегнул брюки, чувствуя, как течет гной из лопнувших от удара шанкров на ягодицах.
В машине он долго звонил в частные клиники, пытаясь пробиться на прием. Ближайшую запись могли назначить только через неделю.
– Да я за неделю сгнию тут нахуй! – проорал он в трубку и вышвырнул телефон в окно. После долго ползал на коленях, выискивая его в высокой траве газона. За парковку на месте для инвалидов выписали штраф.
Через несколько дней шанкры добрались до лица. Они болели от слез. Старые язвы вздулись, налились кровью. Пульсировали, будто что-то живое шевелилось в них. В трусы Степан Семёныч заглядывать побоялся. Жена вовсе перестала с ним разговаривать. Последним, что он от нее услышал было требование не трогать ничего, не надев перчатки, и протирать за собой спиртом ободок унитаза. Кощеев не спал ночами, слушал свое тело. Чувствовал, как бугрятся шанкры, как пузырится гной под тонкой пленкой, как самопроизвольно шевелится член, будто живет самостоятельной жизнью.
Он ничего не ел уже четыре дня, но не сбросил в весе, а наоборот, набрал. Живот налился, как паучье брюхо, а язвы на нем, превратившиеся в багровые каверны, переплелись между собой и будто таили смутно ощущаемые червоточины, что вели вглубь плоти.
Степан Семёныч не выдержал на шестой день, когда увидел, что его комментарий на сайте оброс уж очень длинной цепочкой насмешливых отзывов. Он накинул толстовку с капюшоном, хлопнул дверью, спустился к машине и поехал на квартиру к Лизавете.
– Убью суку, – бормотал он, лавируя в потоке. – Задушу.
Он долго жал кнопку звонка, но никто не открыл. Изрыгая проклятия, Степан Семёныч пнул дверь, и она распахнулась. Впереди темнел коридор, в конце которого еще одна дверь вела в комнату, где Лизавета делала ему заморский римминг.
– Ну, тварь, – процедил Кощеев и шагнул в квартиру.
Сделав несколько шагов, он не выдержал запаха. Смердело испражнениями, сырыми потрохами и гноем. Кощеева скрутил спазм, но блевать было нечем. Лишь желудочный сок обжег пищевод. Замерев, Степан Семёныч прислушался – из комнаты доносились звуки. Неприятные до оскомины, жуткие. Хриплое сдавленное дыхание. Булькающие хлопки, будто лопаются пузыри на поверхности вонючей топи. Влажное причмокивание. Борясь с отвращением и страхом, Кощеев взял себя в руки, преодолел на одном дыхании последние шаги до комнаты и распахнул дверь.
Лизавета была еще жива. Она лежала на кровати обнаженная, а под складками бугрящейся плоти виднелся распахнутый халат, давно ставший маленьким. Лизавета смотрела на гостя налитыми кровью глазами – единственным живым местом на изуродованном влажными язвами лице.
– Что… Что с тобой? – прохрипел Степан Семёныч. Он чувствовал, как по ноге побежала предательская струйка мочи.
Проститука приоткрыла изъеденные губы, покрытые коркой запекшейся крови и гноя. Из ее раздувшегося горла раздался тонкий хриплый голосок, сдавленный и еле слышный:
– Оно… жрет… меня… – с трудом выговорила Лизавета. – Помоги…
Только в этот миг Степана Семёныча до конца, до самого эфеса пронзило понимание того, что его ждет впереди.
Он метнулся к шкафу, начал лихорадочно рыскать по полкам, выбрасывая содержимое на пол. Выудил простыню и, кое-как усадив девушку, накинул ей на плечи.
– Сейчас, сейчас поедем в больницу – там тебе помогут, – а про себя добавил: «И мне, надеюсь».
Степан Семёныч помог ей встать. Помог пройти к лифту, придерживая за талию и чувствуя, как пульсирует и шевелится плоть под натянутой воспаленной кожей. Помог забраться в машину – для этого пришлось разложить задние сиденья и уместить Лизавету там. Она застыла, часто и коротко дыша, и все ее тело мелко содрогалось, шло рябью под тонким покровом простыни. В глазах стояли слезы, иногда срываясь на пораженную плоть крупными каплями.
Кощеев гнал, превышая все мыслимые и немыслимые правила. На хер эту поликлинику. На хер этого венеролога. Навигатор прокладывал маршрут к центру дерматологии.
– Ни хрена себе сифилис, – бормотал он, поглядывая на заднее сиденье в зеркало. – Ты где это подхватила, а?
Лизавета подняла на него глаза, напряглась, силясь ответить, захрипела и резко умолкла, едва начав говорить.
– Э! Э, ты чего! Сдохнуть тут не вздумай! – Степан Семёныч обернулся назад.
Проститутка не дышала. Взгляд ее, пустой и остекленевший, был устремлен куда-то сквозь него. Изо рта стекала на кожу сиденья струйка бурой слюны.
– Блядь! – заорал Кощеев и забил ладонью по рулю, оставляя после ударов липкие влажные следы. – Аааа! Сука!
В кармане завибрировал телефон. Он вытянул его и, не глядя, поднял трубку. Рявкнул: «Алло!» – и услышал голос жены.
– Где тебя носит, Степан? – ледяным тоном спросила Зинаида.
– А твое какое дело?
– А ты на меня не ори, – источала яд жена. – Не в твоем положении орать.
– Зина, ёб твою мать! Говори, что надо! – он резко крутанул руль, выходя на встречку, чтобы обогнать еле плетущуюся маршрутку.
И в тот же миг, прежде чем жена впрыснула очередную порцию яда и желчи, Степан Семёныч услышал голос с заднего сиденья. Громкий, ясный и смешливый, он принадлежал Лизавете. Не той, что он обнаружил сегодня утром. А живой, здоровой Лизавете, которую он трахал две недели назад. Голос сказал: