Страница 13 из 26
С тех пор, как на брата снизошла благодать божья в виде перспективы стать агнцем, Риша жила в будущем. Карантин с нее сняли, от еженедельных смен временно освободили, и позволили больше времени проводить наедине с самой собой и с Шабо. Это было одним из двух малых преимуществ ее уникального статуса. Вторым оказалась сохраненная Берилл жизнь. Риша участвовала в решении судьбы своей напарницы дважды: вначале в будущем, а потом и в настоящем, и чудовищно, нечеловечески устала.
На суде по делу Берилл о сокрытии информации государственной важности выяснилось, что ее мать пошла на сознательное преступление, нарочно ослепив дочь, чтобы добиться для сына выгодного положения при дворе. Ну и что, казалось бы, какое это имеет отношение к нарушению должностных инструкций самой Берилл? – ей все равно положена смерть за злонамеренность и халатность, но в процесс вмешался сам Божественный, который заявил, что взятки с товарки Риши гладки, поскольку она изначально, по самой природе своей, не соответствовала занимаемой должности. «Рекомендую вернуть оную псевдожрицу восвояси вместе с ее бесталанным братом, а их родную мать, главу семейства, приговариваю к посмертному заточению в Круге мертвых сроком на тридцать лет», – так во всеуслышание распорядился обнародовать Базилевс свою резолюцию, и у Риши, которая как свидетельница присутствовала на заседании, оборвалось сердце. Отнюдь не от жестокости приговора – поскольку приговор был не жесток, а соразмерен преступлению – но от того, что сбылось еще одно пророчество – она узнала голос. Который принадлежал их с Берилл лукавому хозяйскому наблюдателю.
Несколько дней после этого Риша не могла ни спать, ни есть, постоянно строя ужасные предположения и терзаясь чудовищными догадками. Она даже на встречи с Шабо перестала приходить, поскольку ей невыносима была сама мысль о том, что это именно она вовлекла брата в фатальную западню, рассказав сеньору Торису – самому Божественному – всю правду о ее несчастливом даре. «Совсем как в случае с Ами», – думала и повторяла она так часто, что однажды проговорилась, и ее соседки по бараку, встревоженные полубезумным состоянием «знаменитой Морион», доложили, куда нужно. Вопреки ожиданиям, в этот раз за ней явились не доктора. Вместо них пришел Торис.
Риша знала, что он придет, и ничуть не удивилась. Он явился в дневное время, когда остальные девушки были заняты рутинными делами, и в бараке никого, кроме Риши и присматривающей за ней Цирконии, не было. Торис вошел в общую девичью спальню, принеся с собой, как водится, дорогие алкогольные ароматы. В обычной своей добродушной манере он предложил тихоне Цирконии оставить их с Ришей наедине, и девушка тут же беспрекословно повиновалась. Даже не имея понятия, кто таков Торис на самом деле, она, как хорошо обученная собака, нутром чуяла в нем хозяина.
– Я знаю все, что вы скажете, – заявила ему Риша, когда они остались с Императором вдвоем. – Я даже знаю, что поверю и послушаюсь вас, а как же иначе? – она кривовато усмехнулась. – Но мы все же должны проговорить реплики, не так ли?
Божественный вздохнул. Похлопав по матрасу Ришиной кровати, на которой сидела девушка, он спросил:
– Я могу присесть?
– Пожалуйста, – разрешила Риша, попутно размышляя, а могла бы она вообще сказать ему «нет»? От одной только мысли об этом живот холодило ужасом. Как будто если она даже подумает о том, чтобы ослушаться, как мироздание тут же рухнет.
– Нелегко с пифиями дело иметь, – сконфуженно признался Торис, усаживаясь на кровать на некотором отдалении от Риши. – Как ни построй разговор, всегда будешь выглядеть или глупо, или подло. Я у тебя, миннья… не прошу прощения за то, что не сказал тебе сразу. Не потому, что считаю тебя не заслуживающей того, чтобы просить у тебя прощения или что-то вроде, – он оправдывался жалко, как нашкодивший мальчишка или неумелый враль, или просто человек, не привыкший оправдываться. – Но… Я вэн-куру, старый грешник, миннья, и нельзя простить мои преступления. И… я не хочу врать тебе больше, чем это необходимо, но… я просто не могу не врать, понимаешь? Чем выше статус человека в обществе, тем больше он врет. Так уж случилось, что на этом витке мне выпала доля быть Императором, и тоже никто не спрашивал, хочу ли я столь великой чести сподобиться. Я знаю, что звучу жалко и недостойно, – он глубоко вздохнул, и впрямь звуча именно так, как и описал, – и потому просто тебя прошу, давай отложим в сторону мою личность и мои моральные качества. Речь сейчас не о них. Я пришел говорить с тобой о тебе, а не о своей ничтожной персоне. Ты… позволишь мне это сделать?
– Пожалуйста, – вновь согласилась Риша безразлично. Ни капли жалости не вызвал в ней путанный монолог хозяина. «Но, может быть, – сложив руки на коленях, холодно подумала она, – хозяин тоже несвободен, как и все мы? Может быть, голос крови так же силен в нем, как и в нас?..»
– Спасибо! – от души поблагодарил Торис. У него были интонации и повадки заправского обманщика, запах дорогого алкоголика и, судя по всему, слабый характер. Совершенно не подходящая кандидатура на роль Божественного! И все же ему выпала эта доля. Означает ли это, что его, как и Шабо, выбрали против воли? Но ведь не кто иной, как именно он, лживый сеньор Торис, выбрал Ришиного брата для заклания!..
Лживый сеньор Торис, меж тем, продолжал.
– Я хочу тебе рассказать о твоей работе, об источнике Средоточья и сокровенных плодах Древа жизни. А еще о том, почему для твоего брата и вообще для всех нас так важны твои способности пифии.
– Рассказывайте, – разрешила Риша, когда Император замолчал. Ей все же стало немного интересно. Из своих предчувствий она знала, что Торису удастся убедить ее сотрудничать, представляла себе и примерную канву их беседы. Но она не знала подробностей. Список, который огласил ей Торис, звучал интригующе.
Божественный чуть-чуть придвинулся к ней поближе.
– В незапамятные времена, – начал он негромко, своим публичным, респектабельно-коньячным тоном. Он звучал двулично, этот тон, но в то же время – в пику признательному сбивчивому лепетанию – очень внушительно. Те, кто слышали Ториса только в этом амплуа, вполне могли поверить, что он достоин называться Сыном Солнца, – в незапамятные золотые времена, когда светила были молодыми и яркими, а предки умели от души смеяться, росло на острове посреди спокойного моря прекрасное дерево. Кора на его мощном, в сотню обхватов стволе была цвета бронзы, а листья – синие и серебряные, спелые, как ржаной колос. Древо плодоносило румяными яблоками – отборными, наливными плодами, и яблоки эти клевали птицы. Белые птицы-невелицы, легкокрылые младые души. Они питались зрелыми плодами великого древа, мужали, матерели, обретали сияние и силу. А когда в мире за кругом спокойного моря зачинался младенец, какая-нибудь готовая к полету душа покидала насиженную крону и неслась на незримых крыльях навстречу тихому зову. Душа озаряла тварную оболочку будущего детеныша, и они начинали зреть вместе в материнском чреве, а потом вылуплялись наружу – союзом небесного и земного, невыразимой гармонией любви и триумфом жизни над смертью.
Детеныш рос, видоизменялся, его душа крепла в нем, расправляла крылья, чтобы однажды – в миг высшего прозрения – покинуть бренное тело и вознестись в эфирные потоки горнего воздуха, стремящегося в центр, к мировому древу. Так смерть и вечное возрождение торжествовали друг над другом в беспрерывном круговороте вещей.
Но все течет, все изменяется, и даже вечный коловорот бытия рискует временами угодить в ухаб. Однажды баланс сил нарушился, и та чаша весов, идеальной гирей для которой служила смерть, стала тяжелеть. Напуганные накапливающейся несоразмерностью, люди взмолились к обоим своим родителями – небесному и земной – с просьбой дать им мерило порядка. И родители вняли мольбам. Древо мира зачало от источника сущего, и на свет появились новые существа, ангельские, – судьи и пастыри, и смерть над ними не имела власти. Они сами решали, когда им умирать, и уходили в чертоги безносой лишь тогда, когда сами были к тому готовы. С их появлением, казалось бы, вселенский коловорот вернулся в привычную колею. И вращался в ней до тех пор, пока не подступило время новой беды.