Путешествие на запад

Бекарыс Нуржан, Муслим Булат

Путешествие на запад

Часть I

Кефе1

Свой жизни путь почти окончив,

Я очутился в сумрачном лесу.2

(Изучая языки гяуров3, пользуюсь ими применяемым украшением для книг, называемым ими ήφᾰργιπἐ4.)

Году в *** хиджры, в тот год, когда волею Всемилостивого дано мне было достигнуть возраста Пророка (да благословит Его Всевышний и приветствует!), устремил я, раб Божий Аляутдин, стопы свои в хадж. Ибо грешен я перед Ним, аль-Гаффаром5. И грешность моя завела мою душу в неприятности. Такова воля Его, Справедливого, и наказание мое за греховные помыслы мои.

Случилось так, что в тот месяц, когда решил я выступить в путь в Мекку, у меня было большое дело в Кефе: хотел я нанять и испытать корабль с гребцами, чтобы отправлять с ним поклажу со специями и другими товарами, столь нужными моим друзьям в Руме6.

Испытание сего корабля и само путешествие в Кефе я, наивный в своих приземленных помыслах, решил совместить с путем в Город паломников, предварив его морским походом до Бурсы7. Там я думал выгрузить мои шелка и специи, возможно, прикупить чего-нибудь в обратный путь, ибо негоже кораблю возвращаться пустым, и отпустить его в Кефе. А самому отправиться в путь по безопасным землям османских султанов, до самой Мекки.

Но увы!

Не добрался я и до Бурсы. Благополучно прибыв в Кефе вместе с моим караваном, я продал товар и, присовокупив к этим деньгам те, что я пошел и получил у местных своих собратьев, нанял корабль из тех, что стояли в порту.

Сам Кефе меня удивил. Спиной ли, ухом или затылком почуял я, будто весь этот город обращен куда-то какою-то непреодолимою силой. Всё верно, все дороги ведут в Мекку, на юг, решил было я, но какое-то внутреннее чувство подсказало мне, что с Кефе всё не совсем так. Да, город, теперь я понял это окончательно, смотрел, раскрывая свои объятия точно на юг, туда, где должна была бы быть Мекка, там, за морем, за Румом. Но взгляд этот, точно у близорукого, не устремлялся так далеко, но был обращен на нечто совсем близкое, – на самое море, что плескалось вблизи.

Доселе я не встречал портов и о кораблях знал немногое, но выбрал тот из них, что по моему мнению соответствовал цели и дальности моей поездки – пересечь Дениз8.

Корабль, рассудил я, должен быть подобен верблюду: столь же крепок и вынослив, как благородный зверь – кормилец мой и моих братьев по ремеслу. Я выбрал тот из качавшихся по волнам, у которого была самая крепкая шея, не очень большой, но вместительный, точно горб, парус, а главное, что стоил столь же дорого, сколько стоит нанять караван верблюдов. Признаюсь честно, за стоимость этого корабля я мог бы нанять два или даже три каравана в сторону дешта9, сторговавшись в порту.

Погрузил я товары для румских купцов на этот корабль – и стал он как будто бы меньше. Странно, подумал я, когда на верблюда грузят поклажу, становится он больше, а с кораблями почему-то всё наоборот.

Сел я и сам на корабль тот, и отплыли мы. Легкий ветерок с востока не предвещал бури.

Долго и медленно разворачивался корабль между скалами и стенами Кефе, нависавшими над морем. Долго выходил в открытое море. Начал я было беспокоиться, справятся ли гребцы, показавшиеся мне вовсе не такими сильными, но капитан, как они называют главного корабельщика, уверил меня, что всё в порядке, после чего что-то резко выкрикнул кому-то – и раскрылся парус. В отличие от верблюжьего горба парус вмещает не воду, а воздух, что помогает, вот удивительно, кораблю плыть быстрее. И мой корабль поплыл. Поплыл по воле Всевышнего по спине моря, необъятной и ровной, точно дешт весной.

Но прошло какое-то время – мне стало немного нехорошо и я спустился в недра корабля, чтобы соснуть, наступила ночь, ночь с погасшими звездами – и спина спокойного моря обратилась в ужасающий хребет какого-то огромных размеров белогривого змея, который начал вздыматься волнами, извиваться и всячески пытаться сбросить нас с кораблем с себя.

Воды хлестали по телу судна, будто джинны-мариды10, нападая со всех сторон. Корабль качало, а меня носило по палубе, точно я был каким-то безвольным перышком посреди урагана в пустыне. И не за что было ухватиться мне, и не владел я ни телом своим, ни душой.

“Море! Море! Алла! Алла!” – кричал я, или кто-то кричал, уже не в силах я был разобрать.

Вконец обессилев и потеряв уже хоть какую-нибудь надежду спастись в этой кромешной и ужасной ночи, я, вероятно, потерял сознание, отдав свое тело этим ненасытным волнам.

Так сбился я с пути! Ибо Он отвратил меня от пути прямого11.

***

Очнулся я от холода. Ветер с моря медленно вгрызался в мою насквозь промокшую одежду, проникая глубоко в чрево мое, под ребра и во внутренние органы, а может быть, в душу.

Море, мой враг, уже не бушуя так яростно, вяло билось о берег волнами. Я огляделся: неподалеку от меня на берегу распласталась куча каких-то растений. Я подошел к ней и залез вовнутрь, не разумом, но каким-то другим чувством понимая, что смогу внутри согреться. Через некоторое время я действительно согрелся и уснул.

Сон ли мне снился, или не спал я сам вовсе, но какая-то тревога жгла меня холодом изнутри, хотя тело моё было согрето. Глухое, подавленное чувство царапало что-то в моей душе. Я, старик, уважаемый торговец и бек двенадцати городов, умудренный летами и белой бородой, благоверный мусульманин, собственнолично свернул с пути истинного и покаран Им, Справедливейшим12. Как виновен я пред Ним, как каюсь я…

Понт

Эос-богиня, как пели блаженные греки, крылья над морем простерла, согретые солнцем. К морю я шел, свои подставляя ланиты ветру и солнцу, чтоб немного взять сил у богини.

Видел сундук я, на берег он выброшен бурей. Словно доспех, воссиял он на утреннем солнце. Бросил я камень в него, не уверен, на самом ли деле вижу его, иль мираж мне явился поутру. Камень отпрыгнул, сундук пробудив громким стуком…

Кто-то проснулся еще, к сундуку прислоненный, камнем сим явно из сна привлеченный. Я обернулся – и ужас! шевелится куча! Куча колец, на песке в беспорядке сплетенных.

Лаокоон! – я воскликнул, и бросился, змеем смущенный, и убежать поскорей захотел. Но спали витки с лаоконова тела, и я увидал: то вовсе не жрец древнебожий. То был лишь старец, сияньем объятый. (Видно, святой, – я подумал.) К нему подошел и смиренным почтеньем перед его преклонил я колени одухотворенным ликом.

Белобородый, как сам Посейдон, я подумал. Иль Авраам – так, пожалуй, чуть больше похоже…13

***

– Воды! Воды! – я попросил у юноши. Он и не думал сдвинуться с места.

– Воды! – воскликнул я насколько позволило мне мое пересохшее горло, – пить! – Реакции не последовало.

– Пить! – прошептал я и, освободив руку от водорослей, поднес её ко рту, – Пить!

1

Кефе – город на северном побережье Черного моря, турецкое название Феодосии.

2

Парафраз первых строк “Божественной комедии” Данте Алигьери. В оригинале: “Свой жизни путь дойдя до середины, я оказался в сумрачном лесу” (пер. Лозинского).

3

Гяурами в мусульманских странах называли людей иной веры.

4

Ήφᾰργιπἐ – это греческое слово “ἐπιγρᾰφή” – эпиграф – написанное справа налево, как у арабов.

5

Аль-Гаффар – “Наипрощающий” – одно из девяносто девяти имен Аллаха.

6

Рум – название, под которым в древности и Средние века в странах Востока подразумевались Рим, Римская империя, а затем и Византия с Константинополем

7

Бурса – город на северо-западе Анатолии, морской порт

8

Море (тюрк.)

9

Степь (тюрк.)

10

Мариды – в арабской мифологии бесплотные духи, отличающиеся жестокостью и свирепостью. Предстают в виде летучего эфирного вещества или в виде белых людей с белыми бородами, в белой одежде, а изо рта и ноздрей у них выходит огонь.

11

Здесь и далее цитируется коран (61:5 и др.)

12

Аль-ʼАдль – Справедливейший – одно из девяносто девяти имен Аллаха

13

Данный отрывок написан от лица другого персонажа (об этом – далее) в духе древнегреческих поэм, без соблюдения, однако, точного размера классического греческого стиха.