Страница 21 из 33
Это не наш родной дом, а запах, безусловно, не из лучших. От кухни шарахается даже папа. В прошлый раз мы забыли выбросить мешок с картошкой, и теперь картошка так обросла щупальцами, что стала похожа на злого инопланетянина из фильма «Чужой». Папа выносит мешок с гниющими клубнями на помойку, держа его на расстоянии вытянутой руки от себя.
Анна пытается растопить плиту. Ей мешает Моголь, который хнычет и цепляется за нее, как пиявка, как только она пробует спустить его на пол. Не знаю, сколько часов нам всем приходится трудиться в поте лица, чтобы обеспечить себе минимальные жизненные удобства: отопление, горячую воду, теплую пищу и питье, проветренные постели. Но вот наконец Моголя утихомирили, мы с Анной и папой устраиваемся в унылой гостиной с кружками застарелого растворимого кофе в руках — и тут выясняется, что телевизор дал дуба. Только слышен какой-то рев, похожий на шум водопада, и на экране мелькают мелкие светящиеся крапинки.
— Замечательно, — вздыхаю я. — Спорим, вокруг на сотню километров нет ни одной мастерской по ремонту телевизоров, а если есть, так закрылась на Рождество.
— Старая ворчунья! — Папа отказывается признать поражение. — Я его быстренько починю.
Но телевизор упорно не желает чиниться.
— Ну и ладно, кому нужно смотреть дурацкий телевизор? Будем играть в разные игры, болтать и развлекаться своими силами. Устроим настоящее старинное Рождество в кругу семьи…
— Я завтра утром посмотрю в справочнике, — шепчет мне Анна.
— Конечно, дело, возможно, вовсе не в телевизоре, — говорит папа. — Может быть, испортился передатчик. Или обрыв на линии из-за сильного ветра…
— Того гляди, вообще электричество отключится, — говорю я. — Ни телевизора, ни тепла, ни света, ни еды…
— Ну, об этом тебе нечего волноваться. Ты и так давно уже ничего не ешь, — говорит папа.
Неожиданно он стал серьезным. И Анна тоже смотрит на меня. Господи, я не выдержу допрос в испанской инквизиции на тему питания, особенно сейчас. И тут звонит телефон — какое облегчение! Я бросаюсь к аппарату. Наверное, это Дэн. Интересно, давно они с семейством приехали? Не терпится узнать все его новости. Столько времени прошло! Интересно, его нелепая прическа не стала получше? Хуже-то уже некуда.
Но это вовсе не Дэн. Это какой-то горемыка пытается продать нам по телефону двойные оконные стекла. Он говорит так быстро, что я никак не успеваю его прервать, хотя все это совершенно бесполезно: в нашем коттедже хоть тройные стекла вставь, все равно теплее не станет, а изолироваться от транспортного шума тоже бессмысленно, на эту гнусную грязную гору заберется разве что какой-нибудь случайный трактор.
— Извините, вы зря теряете время, — говорю я и вешаю трубку.
— Что ж ты так с Дэном? — удивляется папа. — Я думал, он тебе вроде как нравится. Думал, может, ты из-за этого впала в меланхолию. Думал, он позвонит, ты и развеселишься.
— Значит, ты ошибся, только и всего, — говорю я. — Между прочим, это был не Дэн. Это какой-то тип, продающий двойные оконные стекла, понятно? Ладно, раз телевизора не будет, пойду спать пораньше.
Я вылетаю из комнаты и слышу, как Анна стонет: "Разве можно быть таким бестактным?", а папа бурчит: "Откуда же я знал, что это не Дэн? И почему, вообще, он не звонит Элли?"
Не знаю я, почему он не звонит. Я думала, в канун Рождества он станет названивать с самого утра, но — ничего подобного. Улучив минуту, когда папа, Анна и Моголь находятся наверху, я быстро поднимаю трубку — проверить, может, телефон тоже накрылся вслед за телевизором. Нет, работает. Позже Анна обзванивает все окрестности в поисках мастера, который согласился бы приехать и починить телик. Безуспешно.
— Не отчаивайтесь. Съезжу, приглашу Деда Мороза, — говорит папа и запрыгивает в машину.
— Я тоже хочу к Деду Морозу, — галдит Моголь, но папа велит ему оставаться с нами.
Сто лет проходит, а папы все нет. За это время вполне можно было сгонять в Исландию и обратно.
— Считается, что за городом готовит папа, — сердится Анна, взбивая яйца для омлета.
Время ланча давно прошло, и Моголь кричит, что умирает с голоду, а мы тихо свихиваемся от его воплей.
Я чувствую, что тоже умираю с голоду. Сегодня я сумела увильнуть от завтрака — просто сунула гренок в карман, когда никто на меня не смотрел, а потом потихоньку выкинула в мусорное ведро. Но омлеты у Анны такие пышные и сочные. Если сунуть омлет в карман, все потечет по ноге прямо в носок. Анна готовит первоклассные омлеты — и ведь от яиц не очень толстеют… Правда, там еще молоко, и масло, и сыр, а к омлету подается хлеб с хрустящей корочкой. Два куска.
Наконец приезжает папа, весь красный, как настоящий Дед Мороз, и точно так же выкрикивает: "Хо-хо-хо!" Он купил новенький переносной телевизор. И четыре порции рыбы с жареной картошкой.
— Мы уже поели, глупенький, — говорит Анна, обнимая его.
— Я тоже перехватил пива с мясным пирогом в пабе. Но ведь сейчас Рождество. Можно позволить себе два ланча, — говорит папа.
Анна замечает выражение моего лица.
— Не хочешь есть — не надо. Ничего страшного, Элли, — быстро говорит она.
Но рыба с картошкой так замечательно пахнет! Папа начинает открывать пышущие жаром пакетики, а у меня начинают течь слюнки. В Лондоне жареная рыба с чипсами часто разочаровывает — какая-то отмокшая, вялая и вся покрыта застывшим жиром, а здешняя, из долины, такая вкуснотища! Белоснежная рыбка в чудном хрустящем тесте и солененькие золотистые чипсы. Я только крошечку попробовала — и пропала. В итоге слопала полностью свою порцию да еще половину порции Моголя, который быстро устал. Два с половиной ланча!
Едва закончив, я прихожу в ужас. Собственное обжорство и безволие мне глубоко противны. Пояс джинсов врезается в туго набитый живот. Мне хочется распороть этот живот, выгрести оттуда всю еду. Ну… Это я как раз могу сделать. Только по-быстрому.
Ванная наверху — слишком рискованно. Домик такой маленький, кто-нибудь обязательно услышит. Но есть еще древняя уборная во дворе, мы ею пользовались, когда только купили дом и папа еще занимался обустройством внутреннего туалета. Я всегда боялась дворовой уборной. Там темно, никогда не знаешь, не шмыгают ли над головой пауки, невозможно толком рассмотреть кошмарное деревянное сиденье и мерзкую вонючую дыру. Я ни разу не решилась сесть там по-человечески — боялась, вдруг внизу бегают крысы и какая-нибудь из них выглянет подышать воздухом да и укусит за попу.
Но одно преимущество у этой доисторической сантехники все-таки имеется. Когда я добираюсь до нее, продравшись через заросли сорняков, от нестерпимой вони меня тут же выворачивает наизнанку, не надо даже совать палец в горло.
Процесс ужасен. Ужас, ужас, ужас. Сердце стучит, как отбойный молоток, слезы льются рекой. Вот уже все кончилось, но мне не полегчало. На подгибающихся ногах выбираюсь на свежий воздух, плещу себе в лицо сомнительной водой из старой ржавой дождевой бочки. Сейчас дождя нет, но можно надеяться, что от резкого ветра щеки у меня снова порозовеют.
Возвращаюсь в дом, но от запаха оберток от рыбы с картошкой, которые Анна сворачивает в комок, тошнота снова подступает к горлу.
— Элли? Тебе нехорошо?
— А? Да нет. Все в порядке.
— Куда ты ходила?
— В ту жуткую уборную во дворе. В нормальном туалете засел Моголь, а мне было срочно нужно, — говорю я. — Так что, папа запустил новый телик?
Я бочком продвигаюсь мимо нее в гостиную, но Анна удерживает меня за локоть.
— Элли, ты ужасно выглядишь.
— Вот спасибо!
— Ты белая как полотно. Тебя тошнило?
— Нет.
— Ты уверена? От тебя пахнет кислым.
— Сколько комплиментов! Сначала ты говоришь, что у меня ужасный вид, потом — что от меня воняет. Потрясающе! — Я пытаюсь шутить, но на глаза наворачиваются нелепые слезы, а губы сами собой начинают лепетать: — Я знаю, что выгляжу ужасно, не обязательно все это размазывать. Я — просто жирная уродина, я знаю. Неудивительно, что Дэн меня разлюбил, ему лень даже прийти повидать меня, когда между нами всего-навсего эта дурацкая гора, считалось, что он с ума по мне сходит, но этого чувства и на пять минут не хватило, правда же, а теперь…