Страница 7 из 37
— Я не сказал ничего такого…
— Вы все думаете, будто имеете право контролировать меня? — с опаской наблюдаю за тобой, вспоминая, как ты жутко выглядел в прошлый раз, когда тебе изменила выдержка. — А вы вообще знаете что-нибудь о чувствах Лизы? Или полагаете, будто знаете?
— Господин фюрер… — пытаюсь вставить слово.
— Заткнись.
Начинаю ясно осознавать, что моё вторжение сегодня стало последней каплей, переполнившей чашу твоего терпения.
— Кому-то из вас приходилось видеть, как сильная, умная женщина ломается оттого, что её материнский инстинкт остался невостребованным? Лиза хотела этого ребёнка больше всего на свете! Мы приложили столько сил, чтобы она выносила малыша, но в итоге оказалось, что девочка неизлечимо больна, и тут не помог бы даже Философский Камень! А я готов был его применить! Что ты на это скажешь? Лиза слезинки не проронила с тех пор, как мы похоронили дочь. Я говорил ей, что на свете есть сотни брошенных детей, и любой будет счастлив назвать её мамой. Мы обязательно усыновим кого-то: хоть мальчика, хоть девочку, хоть двоих сразу. В конце концов, мадам Брэдли до сих пор воспитывает Селима, несмотря на его происхождение! А у нас будет настоящий, человеческий ребенок. Я говорил Лизе, что люблю её. Повторял это изо дня в день, каждый раз, когда она твердила с отчаянием, что я должен с ней развестись и найти другую женщину. В конечном итоге она попросила дать ей время. Сказала, что купила дом в деревне к югу от столицы и собирается ехать туда под чужой фамилией. Я старался отговорить её, убеждал, что нам лучше пережить этот нелёгкий период вместе, но Лиза настояла на своём. Тогда я попросил её взять с собой горничную, чтобы не быть одной. А она ответила: «Я заберу Хайате. Но там, куда я еду, мне проще будет обходиться без горничной». По-твоему, я идиот, что позволил ей уехать? Или был бы идиотом, принудив остаться? Впрочем, второе возможно было лишь в одном случае: мне пришлось бы приковать её наручниками.
До меня только теперь начинает доходить, какого дурака мы все сваляли, убеждая самих себя, будто действуем с благими намерениями.
— Простите, я действительно не должен был… Простите.
— Ступай, — говоришь устало. — Отчёт принесешь, закончив расшифровку.
Иду по направлению к выходу, но через десяток шагов не выдерживаю и оглядываюсь.
Ты сидишь в кресле, уткнув лоб в скрещённые руки, и опершись локтями о стол. Похоже, работать сегодня не будешь, но и уходить не собираешься. Видел я тебя таким однажды. Впрочем, тогда ты был намного моложе, и даже в глубоком горе не выглядел настолько вымотанным.
Что-то толкает меня. Снова приближаюсь к тебе, не давая времени опомниться, кладу одну ладонь на твоё плечо, другую на затылок, пытаясь неуклюже утешить. Твои волосы удивительно мягкие, а издалека казалось иначе. Аромат одеколона не перебивает запах дыма и пороха, въевшийся в кожу… Ты поднимаешь голову, с удивлением смотришь на меня.
— Стальной, — безнадёжно говоришь, отводя мои ладони в сторону, — я не младенец, чтобы со мной нянчиться.
Твой тон абсолютно бесстрастен, но я вдруг чутко улавливаю едва приметное искажение интонаций, словно ты не вполне уверен в собственных словах, поэтому упрямо продолжаю:
— Я не могу оставить вас в таком состоянии. В самых худших передрягах рядом со мной всегда был брат, а в Ризенбуле ждала Уинри. И вы не должны в одиночку переживать такое горе.
— Уходи! — отрывисто приказываешь ты, но и теперь в твоём взгляде читается что-то странное, не согласующееся с тоном голоса. Оно притягивает, и я не могу уйти.
Так мы молчим несколько секунд. Ты сидишь вполоборота, готовый перехватить мои руки, будто боишься проявить малейшую слабость, а я смотрю в твои глаза, потом перевожу взгляд на загорелый лоб, где над переносицей обозначилась ещё резче та самая складка, которую я заметил в прошлый раз.
Внезапно желание утолить твою боль, забрать её себе, становится нестерпимым. И я делаю, как некогда наша с Алом мама: склоняюсь и целую тебя туда, где прячется твоё страдание, чтобы прогнать его. Как хотел в прошлый раз — самым краешком губ. Это мой преобразовательный круг для твоих демонов. Пусть сгинут навсегда.
Неожиданно вместо того, чтобы с размаху врезать мне под дых и выставить пинками за дверь, ты вздрагиваешь. Подавшись вперёд, задеваешь мою щёку и замираешь так на мгновение, а я вдруг осознаю, что обнимаю тебя, глажу твои волосы. Сначала осторожно, потом неистово, зарываясь в них пальцами.
Так странно чувствовать твою беспомощность. Ты, способный некогда в мгновение ока сжечь сотни врагов, сейчас похож на заблудившегося в чужом городе подростка. Хочется приласкать, утешить… Привкус пороха и дыма на языке… Я лишь вдохнул его с твоих волос, но ощущается он, будто дорогое вино. Мне почему-то необыкновенно хорошо, и я не могу остановиться … Замечаю совсем близко излом тёмных бровей и, забыв обо всем, целую их, а следом — сомкнутые веки: одно, другое. Ты несколько раз моргаешь, и твои ресницы смешно щекочут меня. Тихо улыбаюсь, спускаясь губами ниже по той линии, что люди обычно зовут «дорожкой от слез». Но ты никогда не плачешь, и она у тебя абсолютно сухая.
Правильно. Я не хочу, чтоб ты плакал. Всё будет хорошо. Просто сегодня ты не должен оставаться один ни за что на свете!
Вот теперь ты снова начинаешь высвобождаться из моих объятий, и я слышу отчаянное:
— Эдвард, прекрати…
И, правда, надо прекратить, но… Ты только что назвал меня по имени? Не «мальчишка», «Стальной» или «Элрик-сан». Горячая радость разлетается на миллионы искорок, растекается головокружительным восторгом.
Не успев ни о чем подумать, следуя неизвестно откуда взявшемуся неодолимому порыву, приникаю к твоим губам. И замираю от собственной наглости. Ты сначала сопротивляешься, но потом плотно сжатый, словно сведённый судорогой, рот раскрывается под моими поцелуями, становясь удивительно податливым и послушным. Уже не я веду, а ты осторожно пробуешь на вкус мой язык, слегка прихватываешь губы, впитываешь в себя моё тепло и делишься своим. Твоя рука медленно тянется к моим волосам и заправляет за ухо выбившуюся прядь. Я чувствую, как дрожат твои пальцы. Вдруг прервав поцелуй, ты шепчешь:
— Уходи. Я точно не в себе. То, что мы делаем, это какое-то безумие. Так не должно быть!
— Если вам становится легче, значит, всё идёт, как надо, — отвечаю, слушая глухие удары собственного сердца.
В голове жарко пульсирует кровь.
— Ты хоть соображаешь, о чём говоришь?! — возмущённое восклицание сопровождается оглушительным ударом кулака по столу.
Ничего не ответив, снова касаюсь твоих волос и вижу, каких неимоверных усилий тебе стоит сбросить мою руку.
— Стальной, время приёма окончено!
Плотно сжимаю губы, подавляя неизвестно откуда взявшуюся обиду, чётко выговариваю:
— Выгоняете, чтобы остаться одному и есть себя поедом? Будто вам мало остального! По-вашему, я не в курсе, что на севере Драхма мутит воду, пытаясь натравить на нас страны Запада? И вы считаете, я не слышал новости о том, как в некоторых городах появились группы «правдоискателей», пытающихся копать под вас? Видите ли, им при Брэдли лучше жилось! И вы еще собираетесь повесить на себя дополнительные грехи, мнимые и настоящие? Да пропади оно всё пропадом! Когда врач делает искусственное дыхание, его не заботит моральная сторона вопроса! — внезапно понимаю, что сболтнул жуткую глупость, и умолкаю.
— Короче, ты мне сейчас искусственное дыхание делал? Благодарю. Не забудь дверь закрыть.
Уйти, наверное, теперь разумнее всего. Мы и так на самом краю, на очень опасной грани. Одно неверное движение — и я разрушу любые наши отношения, включая официальные.
— Огненный, — сокращаю расстояние между нами до минимума, молюсь, чтобы сейчас ничего не испортить, ведь это мой последний шанс, если проиграю — конец всему, — я… думал о тебе на Западе. Писал письма и не отправлял, потому как считал, что они будут тебе неинтересны. Извини, что не помог искать лекарство для мадам Мустанг, но я не смог уехать от Ван-тяна. Иначе получилось бы, что я поступил ничем не лучше отца. Но это не значит, что твоя судьба мне безразлична! Я действительно хочу, чтобы у вас с Лизой-сан появился малыш! Но сейчас тебе нельзя оставаться одному. Побей меня, сыпь проклятиями, преврати в пепел! Расплачься хоть раз! Делай, что вздумается. За все последствия отвечу я.