Страница 62 из 83
— Вот это уже лучше.
АДМИРАЛ
Лозунг Адмирала «Не имей сто рублей, а имей сто друзей и одну нахальную морду» в очередной раз нашел свое практическое подтверждение.
Нахальная морда была нужна для того, чтобы «через годы, через расстояния» дотянуться до друзей, обитающих в чужом суверенном государстве. Плюнув на политические и иные принципы, Адмирал снял телефонную трубку и позвонил своим приятелям на Украину, с которыми съел не одну собаку на изумительном по своей красоте авианесущем корабле «Минск». Два незабываемых года оставили в памяти вкус и запах морского свежего ветра, радость мужской дружбы, которую не разъединить никакими государственными границами. Два его кореша, бывших матроса, вместе с ним пришли на службу в ЧК. Вместе окончили минскую школу КГБ СССР и вернулись на свои исторические родины. Впоследствии он с завидной регулярностью встречался с друзьями и в Москве, и в Киеве, и в Одессе.
К счастью, до полковника Василия Степановича Бутенко удалось дозвониться сразу. Телефонистка коммутатора оперативной связи попала в точку.
— Полковник Бутенко слушает, — пробулькало в трубке.
— Вообще-то мне бы лучше поговорить со старшим матросом Бутенко, — обрадовался Адмирал. — Но если попался полковник, то можно и с полковником… Адмирал на проводе!
— Мы-ко-ла! — заорал в трубку Бутенко. — Мыкола, здорово!
От восторженных воплей трубка забулькала еще больше. Связь была установлена.
Справедливости ради необходимо отметить, что дружеские отношения Бутенко и Николая Малахова имели еще одну сторону. Именно Васе Бутенко Адмирал был обязан своей кличкой, которая практически заменила ему имя.
Однажды во время вахты Бутенко и Малахова на корабль прибыла довольно представительная партийная делегация. Походив по кораблю и потрогав руками все выступающие детали, делегация по приглашению командования завершила свой визит в кают-компании, где ее приняли… Что и говорить, моряки принимать гостей умели! А вот партайгеноссе «принимать» умели не всегда. И когда они покидали корабль, то настроение их впрямую соответствовало употребленной дозе. Особенно мужественным сам себе казался молоденький секретарь обкома — вчерашний комсомольский лидер. На его голове красовалась подаренная в кают-компании бескозырка. Он шагал по палубе походкой морского волка в шторм и пытался подвигнуть своих товарищей на исполнение патриотической песни «Наверх вы, товарищи, все по местам»… Периодически он окидывал мутным взглядом провожавших офицеров и командовал: «Открыть кингстоны!»
Кингстоны не открывали, и это секретаря очень нервировало. Облобызав у трапа всех кого можно, он неуверенной походкой стал спускаться в катер. Однако, несмотря на тщательную страховку, партийный босс все-таки угрем выскользнул из расставленных рук и оказался в воде.
Бескозырка с надписью «Минск» на ленте поплыла прочь от корабля. Первым среагировал матрос Малахов, который, упав на живот на палубу катера, умудрился схватить секретаря за шкирку.
Оказавшись на палубе, тот так проникся к Малахову, что тут же присвоил ему звание адмирала. Видно, в своем счастливом спасении он увидел знамение, сродни изложенному в книге «Малая земля». Будущий генсек еще долго стоял на палубе отошедшего катера и, прикладывая руку к непокрытой голове, кричал «Слава адмиралу Малахову!». Сопровождающие лица дружно изрыгали троекратное «Ура!».
После этого происшествия матрос Малахов стал Адмиралом.
Повстречав друга в минской школе КГБ. Бутенко иначе его уже не называл.
Адмирал четко и достаточно подробно изложил суть проблемы, которая сводилась к одному: найти списки спецназа расформированной части. В качестве наводки были даны фамилии Логинова и Кузина. Даже в трубке было слышно, как скреб лысину Бутенко: исполнить эту просьбу представлялось весьма сложным делом.
Адмирал же, довольный тем, что Бутенко, несмотря на природную лень, все-таки взялся за решение задачи, вспомнил еще одну пословицу, неоднократно слышанную от того же Бутенко: «Где пройдет хохол, еврею делать нечего».
И она вселила в него оптимизм и веру.
После недели молчания Бутенко подтвердил эту истину. Открыв конверт, Адмирал увидел список офицеров спецназа ВДВ, проходивших службу с Логиновым и Кузиным.
Трое из них были москвичами.
— Вот это уже лучше, — повторил Шаляпин.
— Тем не менее… Я полагаю, что вы хотите воспользоваться репутацией моей фирмы… Мне было бы небезынтересно узнать, собственно, характер каких сделок вам по душе? — Мицкевич потухшими глазами посмотрел на собеседника.
— Ничего криминального. Ни наркотиков, ни оружия, ни антиквариата. Никаких конфликтов с законом. — Федор Иванович повеселел. — Мы надеемся экспортировать из России то, что ей уже не нужно.
— Например?
— Нас интересуют различные редкоземельные элементы, сырье… Самого разного назначения.
— Для этого нужны лицензии…
— А вы на что? — прищурился Шаляпин. — Ваши связи…
— Они не безграничны. И потом, я не люблю давать взятки. — Мицкевич поискал глазами свободное место в пепельнице. — Поменяйте, пожалуйста, — он окликнул кельнера.
Тот быстро взял пепельницу, вытряхнул ее содержимое и, тщательно протерев, вновь поставил на место. Обычно пепельницы менялись, и при иных обстоятельствах Мицкевич обратил бы на это внимание. Но сейчас Василию Васильевичу было не до наблюдений.
— По глазам вижу, что согласны, — попытался резюмировать Шаляпин.
— Ну… Тогда несколько условий.
— Слушаю!
Парень в наушниках напрягся. В кафе какой-то идиот включил музыку, и он стал слышать только обрывки фраз. Магнитофон крутил и крутил свою ленту, записывая многочисленные помехи.
— Первое: сообщить, кто убил Энгельсгарда и водителя. Второе: немедленно доставить Екатерину Васильевну в гостиницу. Третье: я должен встретиться с тем, кто, по вашему мнению, должен войти в состав правления. Четвертое: никаких действий с его стороны без консультаций со мной…
Шаляпин развел руками:
— Я так и знал, что вы разумный человек.
— …Пятое — полная безопасность всех моих сотрудников и членов их семей, не говоря о моей и Екатерины Васильевны.
— Нет проблем! — воскликнул Шаляпин. Сейчас он напоминал не благообразного старичка-пилигрима, а сухую изможденную крысу.
— …Шестое: выполняя ваши… требования, я требую со своей стороны — больше никаких условий.
Шаляпин благосклонно кивнул.
— Вы правильно мыслите. Все, что вами сказано, будет выполнено. Для реализации первого пункта нам потребуется некоторое время. Но уверен, что наши люди обойдутся без Интерпола и… без суда присяжных.
Мицкевич был измочален. Он почувствовал, как медленно погружается в трясину, захваченный липкими щупальцами неизвестного существа. Ему даже показалось, что стало труднее дышать…
— Кстати, вы себя к какой категории относите? — неожиданно поинтересовался Мицкевич.
— Вопрос в лоб… Но я постараюсь ответить. Видите ли… — Шаляпин помедлил. Мицкевич затронул больную струну. — Я человек второй эмиграции.
— Плен?
— Почти… Вы про Вторую Ударную армию слышали?
— Власов?
— В армии было много людей. И хороших, и плохих.
— Вы к каким себя относите?
— Ну, вряд ли кто будет относить себя к плохим. Для вас, наверное, я плох. Сдался в плен, служил в РОА. Остался в Германии. До вашей вонючей перестройки работал журналистом…
— Почему вонючей?
— Потому что из-за нее я лишился работы, как и множество стариков… Русских стариков здесь, в Германии, ненавидевших коммунистов и социалистов.
— Какая связь?
— Прямая. Наш разговор откровенный, и мне скрывать нечего. Я работал на «Свободе»… Знаете, наверное, такую радиостанцию — «Свобода/Свободная Европа»? У вас ее называли «империей лжи».
— «Гнали мутные потоки лжи и клеветы»? — Мицкевич усмехнулся.