Сумерки

– Я никогда не была замужем.

– Ясно.

Чарли не сомневался, что в его голосе не было ни капли неодобрения, но Кристина тут же подобралась, будто своим замечанием он оскорбил ее.

– Что вы хотите этим сказать?

Было видно, что рассердилась она не на шутку.

– Что беретесь за дело только после того, как удостоверитесь в моральной благонадежности клиента?

Чарли поразила эта резкая смена тона.

– Конечно нет. Я просто…

– Я не собираюсь сидеть здесь, будто преступник в ожидании суда…

– Стоп. Стоп. Стоп. Что не так? Что такого я сказал? Бог ты мой, да мне без разницы, были вы замужем или нет.

– Прекрасно. Раз с этим покончено, почему бы не поговорить о том, как именно вы намерены выследить ту старуху?

Несмотря на сдержанный тон, во взгляде ее по-прежнему читался гнев.

Чарли не мог понять, откуда эта болезненная реакция на то, что у ее сына нет законного отца. Конечно, ситуация не из приятных, и ей наверняка хотелось бы, чтобы все сложилось иначе. Но на подобные вещи в обществе давно смотрели сквозь пальцы. А она реагирует так, будто на дворе не восьмидесятые годы, а сороковые.

– Я и правда не придаю этому значения, – повторил он.

– Чудесно. Рада, что встретила человека с такими передовыми взглядами. Будь моя воля, обязательно вручила бы вам Нобелевскую премию за человеколюбие. Ах да, не могли бы мы вернуться к нашему расследованию?

Да что с ней такое, продолжал дивиться Чарли. Он был только рад, что у нее нет мужа. Неужели она не чувствует его интереса к ней? Большинство женщин обладает в этом плане непревзойденным шестым чувством.

– Если я раздражаю вас, – сказал Чарли, – мы могли бы отдать это дело одному из моих помощников.

– Нет, я вовсе…

– Это очень хорошие, надежные специалисты. Но я бы хотел заверить, что у меня и в мыслях не было смеяться над вами или осуждать вас. Я ничуть не похож на того копа, который читал вам сегодня утром нотацию.

– Офицер Уилфорд.

– Я не Уилфорд, я проще смотрю на жизнь. Ну что, мир?

Помедлив, она кивнула. Напряжение ушло, а вместе с ним и гнев, уступив место смущению.

– Простите, что сорвалась, мистер Харрисон.

– Все в порядке. И зовите меня Чарли, – улыбнулся он. – Нам все же необходимо поговорить об отце Джоуи, поскольку есть вероятность, что он как-то связан с этим.

– Со старухой?

– Ну да.

– Сомневаюсь.

– Может, ему нужна опека над сыном.

– Тогда почему просто не прийти и не поговорить со мной?

Чарли пожал плечами:

– Люди не всегда руководствуются здравым смыслом.

– И все-таки это не отец Джоуи, – покачала головой Кристина. – Насколько мне известно, он даже не догадывается о его существовании. К тому же та чокнутая кричала, что Джоуи должен умереть.

– Тем не менее мы не можем исключить такую возможность. Нам придется коснуться этой темы, даже если она… очень болезненна для вас.

– Все дело в том, что, когда я забеременела, это едва не убило Эвелин, мою мать. Она возлагала на меня такие надежды… а тут эта беременность. Она обвинила меня во всех смертных грехах. Никогда еще я не чувствовала себя такой никчемной, – вздохнула Кристина. – Может, именно поэтому я так переживаю, что Джоуи… незаконнорожденный.

– Понимаю.

– Нет, это невозможно понять. Надо знать…

Чарли терпеливо ждал продолжения. Он умел слушать. Это было частью его профессии.

– Эвелин… моя мать… не очень-то любит Джоуи. Если бы она могла, то вовсе вычеркнула бы его из своей жизни. Порой она обращается с ним, будто он… дурной, или порочный, или бог знает что еще. Это глупо, это мерзко, но совершенно в духе моей матери – обвинять его в том, что моя жизнь сложилась не так, как ей хотелось бы.

– Если ваша мать терпеть не может Джоуи, нельзя ли предположить, что именно она стоит за инцидентом со старухой?

Кристина поежилась, но тут же покачала головой:

– Однозначно нет. Она бы не пошла на такое. Эвелин привыкла действовать без обиняков. Если ей что-то не нравится, она выскажет это в лицо, даже если будет знать, что каждое ее слово ранит не хуже ножа. Но настраивать подруг против моего мальчика… это не в ее стиле.

– Возможно, она не вовлечена в это напрямую. Но представим на минутку, что она нелестно отзывалась о вас и о Джоуи в присутствии других людей. И в числе их могла оказаться та пожилая особа, которую вы встретили у торгового центра. Ваша мать обронила что-то в сердцах, даже не понимая, что та женщина не в себе, что она воспримет все буквально и решится действовать. Могло так быть?

– Даже не знаю. – Кристина с сомнением покачала головой.

– Я и сам не очень верю в подобное развитие событий, и все же это возможно.

– Допустим.

– Расскажите мне, что представляет собой ваша мать.

– Уверяю, она никак не замешана в историю с Джоуи.

– И все же расскажите, – не отступал Чарли.

– Про таких, как моя мать, говорят, что это люди без сердца, – вздохнула Кристина. – Вряд ли вы поймете. Чтобы понять, нужно пожить с ней в одном доме. Все эти годы она держала меня в полном повиновении… в страхе. Я не смела вздохнуть… не смела ослушаться…

Все эти годы…

Мысли Кристины против ее воли унеслись назад. В груди у нее заныло, дышать стало трудно. Всякий раз, когда она вспоминала детство, ее накрывало волной удушья.

Перед глазами возник викторианский дом в Помоне, который Эвелин, урожденная Джаветти, унаследовала от своей матери. Они поселились там, когда Кристине был год. Память о доме, где по-прежнему жила ее мать, была для Кристины тяжким грузом. Со стороны дом выглядел очень мило: белый, с бледно-желтыми наличниками и карнизами, со множеством окон, в которые щедро лился солнечный свет. Но в памяти Кристины дом походил на чудовище, притаившееся в тени под сумрачно-серым небом, в окружении по-осеннему голых деревьев. Слух мгновенно наполнился тиканьем старинных часов, висевших в гостиной. Этот монотонный звук служил отражением ее детских переживаний, напоминая о том, что ее жалкому существованию не будет конца. Миллионы свинцовых секунд грозили обернуться такой же свинцовой вечностью. Каждая комната, на которую падал ее мысленный взор, представлялась битком набитой мебелью, хотя Кристина подозревала, что это память разгоняла тиканье часов до предела и окрашивала мебель в темные тона, почти не оставляя между ней прохода.

На отца Кристины, Винсента Скавелло, жизнь в этом доме производила такое угнетающее впечатление, что он взял и сбежал. Сбежал из семьи, когда Кристине было четыре, а ее брату Тони – одиннадцать. Больше она отца не видела. Он был слабым человеком, с комплексом неполноценности, а Эвелин с ее завышенными критериями и вовсе убила его веру в себя. Что бы он ни делал, ей это казалось недостаточным. Кристине и Тони тоже не суждено было дотянуться до этой планки. Не в силах оправдать ожидания своей жены, Винсент начал пить, после чего она стала пилить его еще сильнее. В результате он взял и ушел. Умер он спустя два года. По сути, совершил самоубийство, хотя в его случае обошлось без пистолета. Он сел пьяным за руль и на скорости семьдесят миль в час врезался в опору моста.

На следующий день после ухода мужа Эвелин вышла на работу. Она не просто содержала семью, но делала это с привычным для нее блеском, что лишь усложняло жизнь ее детям. «Надо быть лучшим во всем, что делаешь, а иначе и вовсе не стоит за это браться», – вбивала она им в голову день за днем.

Особенно запомнился Кристине один тяжкий, наполненный переживаниями вечер, который они провели за кухонным столом. В тот день Тони принес домой табель с тройкой по математике – недопустимый промах в глазах Эвелин, смягчить который не смогли отличные оценки, полученные по другим предметам. Мало того, в тот же самый день Тони досталось от директора школы за то, что мальчик пытался курить в туалете. Это был первый раз, когда Тони взялся за сигарету – так, для пробы. Всего лишь эксперимент, типичный для четырнадцатилетнего подростка. Однако Эвелин пришла в ярость. В тот вечер воспитательная беседа затянулась на три часа. Эвелин то сидела за столом, уронив голову на руки, то вышагивала по кухне. Она кричала, плакала, умоляла, колотила кулаком по столу. «Ты Джаветти, Тони. В тебе больше от Джаветти, чем от Скавелло. Хоть ты и носишь фамилию отца, моя кровь в тебе сильнее. Иначе и быть не может. Меня убивает сама мысль о том, что ты взял от бедняги Винсента столько же, сколько от меня. Один Господь знает, что выйдет из тебя в этом случае. Знай, что я этого не потерплю! Я работаю как проклятая, чтобы дать тебе шанс на лучшую жизнь, и я не позволю плевать мне в лицо. Валять дурака в школе, валять дурака на уроках математики – все равно что плевать мне в лицо!»