Сердце бури

Согласны мы с тем, как госпожа Мантел трактует историю, или нет, ее персонажи обладают собственной жизненной силой, шекспировской мощью.

Мантел интересуют вопросы добра и зла в применении к людям, наделенным огромной властью. Отсюда ненависть, ликование, сделки, шпионы, казни… Она всегда стремится к цвету, богатству, музыке. Она внимательно читала Шекспира, но слышны и отзвуки молодого Джеймса Джойса.

Мантел не просто приближает прошлое, а одним махом переносит нас туда своей искусной и мрачной прозой. Мы – путешественники во времени, очутившиеся в чужом мире… Интриги и переживания далекой эпохи превращают книгу в долгое изысканное удовольствие.

Шедевр исторической литературы…

Любители исторической прозы – и великой литературы – должны визжать от восторга.

Это тугой клубок интриг, а исторические фигуры кажутся как никогда живыми и человечными!

Мантел не предлагает никаких постмодернистских ребусов «переведи то время в наше», как это было, например, в «Имени Розы» Умберто Эко. И точно так же нет в ее книгах политической назидательности, ради которой пишут такие тексты многие современные романисты (из соотечественников, например, Дмитрий Быков и Леонид Юзефович), у которых прошлое – всего лишь метафора нашего времени, а знаменитые «мертвецы» оказываются всего лишь удобными трансляторами авторских мыслей о современном. Мантел же совсем не интересует совпадение теперешней картинки с трафаретом прошлого. Вообще, если ее что-нибудь интересует, помимо собственно фигуры ее главного героя, – то это то, что называется «судом истории», и его справедливость.

Страстный и замысловатый роман, который смешивает достоверный факт с убедительно вымышленными подробностями. Он повествует о трех ключевых фигурах Французской революции – памфлетисте Камиле Демулене, трибуне Жорж-Жаке Дантоне и народном вожде Максимилиане Робеспьере – от рождения до смерти.

Хотя тематика и немалый объем предполагают создание полновесного эпоса, манера и интонация «Сердца бури» не имеют ничего общего с привычными клише исторической романистики. Вместо этого Мантел использует «пуантилистский» подход, накапливая яркие, резкие, обрывочные мгновения, из которых создается мерцающий, призрачный мираж, окружающий читателя.

Сведя вступление к минимуму, автор позволяет персонажам раскрыться в основном за счет того, что они говорят друг другу (или друг о друге). Суждения героев – развязные, утопические или цинично просчитанные – скрещиваются на книжной странице, а строгая и бесстрастная прямота их слов придает мощи и основательности этой истории о Революции, Которая Свернула Не Туда.

Я стала писательницей исключительно потому, что упустила шанс стать историком. Так сказать, за неимением лучшего. Я должна была рассказать себе историю Французской революции, однако не с точки зрения ее врагов, а с точки зрения тех, кто ее совершил.

Я прочла все исторические книги, которые сумела достать, но они меня не удовлетворили. Все они повествовали о страданиях аристократии. Я считала, что их авторы упустили из виду гораздо более интересную группу – революционеров-идеалистов, чьи истории поражают воображение. Никто не писал о них романов. И я задумала написать такой роман – по крайней мере, про некоторых из них, – чтобы наконец его прочесть. Так все и вышло – долгое время я оставалась его единственным читателем. Роман задумывался как своего рода документальная проза, основанная исключительно на исторических фактах. Впрочем, спустя всего-то несколько месяцев достоверные сведения о некоем эпизоде истощились, и мне пришлось целый день их придумывать. В конце концов мне даже понравилось. Мое непонимание того, что придется выдумывать, выглядит наивным, но я свято верила, что все факты непременно можно найти, и если я не сумела, винить некого, кроме себя.

Я начала писать этот роман в двадцать два, через год после окончания университета. Это был семьдесят четвертый. Я писала по вечерам и выходным. К счастью, на первом этапе я больше времени, чем впоследствии, уделяла архивной работе, ибо весной семьдесят седьмого мы перебрались в Ботсвану, где, как вы понимаете, в этом смысле поживиться было нечем. Перед отъездом я несколько недель напряженно штудировала источники, сказав себе: запасайся, чем можешь, другой возможности не представится.

Это была странная жизнь. Частично я обитала в Ботсване, частично – в тысяча семьсот девяностых годах. Я буквально жила моей книгой о Французской революции. В декабре семьдесят девятого я дописала «Сердце бури», но мне некуда было его пристроить. У меня была предварительная договоренность с издателем, который вроде бы заинтересовался книгой, и первым делом я пошла к нему. Там роман отвергли. Никого в те времена не волновала историческая проза. А если судить по сдержанным ответам литературных агентов, я поняла, что и читать его никто из них не собирался.

И тогда я придумала коварный план. Напишу-ка я другой роман, решила я. Современный роман. Это был вызов – отступать я не собиралась. Я обзавелась агентом, нашла издателя, затем написала продолжение. Сочинять два романа в мой первоначальный план не входило – я просто хотела застолбить место. Давайте начистоту. Написать современный роман – это был всего лишь способ найти издателя. Моя душа лежит к исторической прозе, и так было всегда. Когда я начинала писать книгу о Французской революции, мне казалось, что интереснее этого события в мировой истории ничего нет, и с тех пор для меня мало что изменилось. Я не представляла, как мало английский читатель знает о Французской революции, а еще меньше хочет знать.

В конце концов роман был опубликован благодаря одной газетной статье. Это случилось в девяносто втором году. У меня к тому времени вышло четыре книги. Я стала успешным критиком. Разбогатеть не получилось, но кое-чего я достигла. А еще у меня в столе пылилась эта чудовищная стопка. Я не заглядывала в нее много лет. Что, если, думала я, книга нехороша? Коли так, значит я впустую убила на нее свою молодость. Выходит, моя писательская карьера началась с чудовищной ошибки. И все же внутри жила надежда, что когда-нибудь моя книга увидит свет. И вот однажды мне позвонила ирландская писательница Клэр Бойлан, которая собиралась писать для «Гардиан» статью о неопубликованных первых романах. Есть ли мне что сказать по этому поводу? Я могла бы соврать, но тут словно черт толкнул меня под руку. Конечно есть! Выяснилось, что она обзвонила нескольких писателей, которые ответили, что первый роман сочинили лет в восемь и он до сих пор валяется в обувной коробке. И только я захотела увидеть свой первый роман напечатанным.

Я закончила писать «Сердце бури», когда мне исполнилось двадцать семь, теперь мне было сорок. За эти годы историческая наука продвинулась далеко вперед. Отгремел двухсотлетний юбилей революции, случилась революция феминистская. Перечитав роман, я увидела, что женщины в нем исполняют роль мебели. Мне не хватало материала. Сейчас вы могли бы сказать – так придумала бы что-нибудь. Когда-то я не видела в этом нужды – не считала, что женщины важны. Моя собственная жизнь скорее напоминала жизнь мужчины восемнадцатого века, а никак не тогдашней женщины. Теперь я поняла, что следует проработать этот вопрос глубже.

Я переписала роман за одно лето. Дальнейшая же подготовка к изданию обернулась кошмаром. В основном книга была написана в настоящем времени. Кто-то в издательстве счел это неудачным и переправил на прошедшее время, я вернула как было – и так далее, корректуру за корректурой. Так что, заглянув сейчас в «Сердце бури», вы обнаружите, что в одном абзаце встречаются и настоящее, и прошедшее время. Надеюсь, когда-нибудь у меня дойдут руки это исправить.

Полагаю, эта книга всегда была для меня важнее всего остального. Я была собой, когда ее писала. К добру или к худу, думаю, что никто, кроме меня, так не напишет. Никто не практикует этот метод, это мой идеал исторической достоверности. Независимо от того, получается ли и стоит ли оно того, – я пишу так, а не иначе.