Страница 5 из 11
— Мы поняли, поняли уже, Жорж отпусти меня-а-а — скулило из-под руки.
— Станция Настасьино — подключился к диалогу машинист по радио.
— Что ты говоришь! Сегодня все так и рвутся пообщаться со мной. Вставай, безымянный друг, ты выходишь в Настасьино. Можете до пионерлагеря прогуляться, вам по возрасту там самое оно.
— Там закрыто!
— Тогда так погуляете. — я тащил хулигана и краем глаза контролировал второго, у которого не было отвертки, упертой в горло. На всякий случай. Хотя сейчас хулиганьё в массе еще мелкозубое, поворачиваться спиной к ним не надо. — Выходи в тамбур и двери придержи. А то другану нашему уши расплющит или глаза вылетят.
— Осторожно, двери открываются!
— Ты правда нас выкинешь? Ты сдурел?
— Просто попугаю, ребятки. Или нет! Первый пошел! — выкинул паренька на низкую платформу, неудачно упал. — Второй, сам пойдешь или помочь?
— Сам выйду! Сукааа, мы еще встретимся!
Когда выкидываешь людей из электрички, важно подгадать момент, чтоб у них не оставалось времени забежать в другой вагон. Или уронить покрепче на платформу. В идеале совместить оба фактора.
— Что вы себе позволяете? Вы должны были сдать хулиганов в милицию, а не устраивать самосуд.
— Вы! Вы почему не вмешались и не помогли мне их задержать?
— Что я? Я женщина! Я не обязана!
— Прежде всего вы советский человек. И как советский человек вы должны были прийти на помощь подростку, на которого напали хулиганы. Как вам не стыдно!
— Ты что себе позволяешь, ты как со старшими разговариваешь!
— Мне стыдно за вас, вы бессовестная нахалка, которая лезет с советами тогда, когда хулиганов уже выкинули из поезда. Я думаю, нам надо на станции пойти в отделение. Там мы дадим показания, составят протокол, и я приложу все усилия, чтоб на место вашей работы направили определение вашим действиям.
— Мне некогда по милициям ходить! Мне на работу надо. — тетка очень быстро собрала сумки и перешла в другой вагон.
С кем приходится коммунизм строить… Светлое здание, строящееся дендро-фекальным методом пока никак не сияло и высоко не поднялось. А Хрущев обещал закончить стройку к восьмидесятому году. Строительство хрустального замка затягивается, планы летят как утки в теплые страны — клином.
Павелецкий вокзал встретил разрухой и строительными ограждениями, его еще долго будут перестраивать, точнее строить заново. Новое здание будет не точной копией старого, а скорее фантазией по мотивам. Пришлось сначала обойти стройку, а потом ходить, махать и прыгать, пока меня разглядели встречающие.
Серая Москва восьмидесятых осенью становится вдвойне унылой. Чтоб не чувствовать этого, нужно быть выпивши или кататься по городу под землей и исключительно в центре. Окраинные станции отделаны тем же кафелем, что и общественные туалеты по тем же эскизам. А еще по Москве можно кататься в машине, тогда легче смириться с серостью. Сера «Волга» подчеркивает статус перевозимого седалища: уже «Волга», еще не черная. Интересно, за кем закреплена? Скорее всего за организацией, а не личная. А мне что, меня везет, и ладно. Как большой не стал проситься на переднее сиденье, а сел сзади с Онегиным. Сижу смотрю в окошко. Подсветка зданий отсутствует, праздничная иллюминация к седьмому ноября еще не включена. Да и она считается праздничной только ввиду отсутствия другой. Зимой столица лучше, зимой она белая. Снег убирают только с проезжей части, все остальные поверхности белеют снегом, ну тротуары в центре чуток чистят, но не до асфальта. А зима еще далеко, месяц жить до снега. От Павелецкого до Манежа на машине пятнадцать минут с учетом светофора, пробки еще не изобрели.
— Как доехал?
— Нормально, отвертка с собой. Не молоток, но тоже хорошо.
— Что, опять с приключениями?
— Почему опять?
— Ну если вспомнить, как ты автобус поджег, как отдельное купе организовал на двоих…
— Я не поджигал автобус.
— Угу. Одного не пойму, я же в том автобусе ехал, как не заметил?
— Вы как руководитель вперед смотрели, а всё безобразие творилось в оставленном квадрате.
— Безобразие, это точно. Кто не уехал, потом долго смеялись. «Паровозу вслед, говорит, машите…» Ты понимаешь, в каком свете меня выставил?
— В каком?
— Возвращаюсь, Школа на ушах, подколоть всякий норовит, а я ни вообще не понимаю, о чем речь. Там народ, когда разобрался, смеялся еще пуще. Прошу как человека, в Манеже веди себя тихо, ничего не выкинь.
— Там много выставок будет одновременно?
— Понятия не имею, но точно не одна наша? — хм, он уже говорит «наша», коготок увяз, всей птичке пропасть.
— Жора, у тебя реально был инцидент в пути? Не всплывет потом ничего, никто не пострадал?
— Один юноша вообще не пострадал, сам из вагона на промежуточной станции вышел, а второго я выкинул, высоте небольшая. Максимум ушибы.
— Чего они хотели?
— Приключений. Главное, я им представился, а они сначала не поверили.
— Чему не поверили?
— Что я Жорж Милославский. Кто меня не видел в городе, думают, я постарше и покрупнее.
— У тебя что, в городе своя секта?
— Ну типа того.
— Какой змея мы пригрель на свой волосатый грудь!
— А можно, я пригреюсь на другой грудь? Не волосатый и более выраженный?
— Милославский, тебе не рано?
— Самый поганый период. Так уже поздно, а эдак еще рано.
— Приехали, философ! Официально открытие в одиннадцать, но мы же с приглашениями, личные гости хозяина выставки.
— Как я понял, комсомол над ней шефствует? Тогда еще вопрос, кто хозяин выставки.
— В корень зришь, Жорж! Ты даже не представляешь, во что я окунулся с этим кураторством. Илья планировал обычную эстетскую серию снимков для бомонда. А тут влезли мы…
— … в подкованных сапогах.
— Да, в подкованных сапогах. И вместо обнаженки с кольчугами полезла история с патриотическим посылом. Родимцев сначала нос воротил, а потом сам проникся. Он еще нам потом спасибо скажет.