Страница 51 из 121
— Его ведьма эта косоглазая охраняет, — сказал шепотом от порога Кузьма. Он переминался с ноги на ногу и сжимал в руках бутылочку какого-то мутного напитка. — Все Матонины на тунгусках женятся. А те ведьмы все, как одна. Духов своих черных призывают, а они врагов Матониных по ночам душат.
— Ой, да ладно тебе выдумывать, — Гиена махнул рукой. — Он просто сам гад везучий. Где Настасья?
— Скотину выгонять пошла, — Кузьма скромненько подсел на край лавочки. — А я заначку схватил и сразу к вам. — За упокой же надо выпить, негоже так вот… На сухую то…
Пить пришлось прямо из горла, потому что никаких стаканов Кузьма с собой не прихватил, конечно. Самогон был ядреным, выбивал слезу и прожигал все внутренности кажется до самой жопы. Вот он-то и оказался тем самым «контрольным в голову», который меня наконец и срубил.
Мне казалось, что я только моргнул. Ничего не снилось, будто в черную дыру провалился. А когда открыл глаза, вскинулся тревожно и огляделся, пытаясь понять, где я, и что происходит. Но ничего страшного не происходило. Настасья постелила нам всем четверым на полу. Рядом со мной сладко посапывала Натаха, подсунув под щеку обе ладони. Гиена спал, раскинув руки и ноги, с самого краю, А между ним и Натахой, в нелепой скрюченной позе дрых Бюрократ. Я попытался понять, что же меня разбудило, прислушался тревожно, но за окном были сплошные мирные звуки — чирикали птички, покрякивали утки или, может, гуси. Вдалеке несколько женских голосов пели какую-то протяжную песню.
Я выбрался из своего угла, стянул с себя колючий шерстяной пиджак, снять который перед сном у меня, видимо, сил не хватило. Все тело зудело, страшно хотелось в душ. Я криво усмехнулся этой мысли. «Ведро воды из колодца — твой выбор, Лебовский!» — сказал я себе и пошел во двор.
Я поплескался в ледяной воде, которую сам же из колодца и добыл. Потом бросил ведро в колодец еще разок, покрутил ворот, поставил воду на край колодезного сруба. Стянул джинсы. Выплеснул ледяной поток себе на голову.
Уф… Можно сказать, что заново родился…
— Закуришь? — вдруг раздался чей-то незнакомый голос. Я повернулся на него и встретился взглядом с одним глазом незнакомого мужика, сидевшего на крыльце. Фиг знает, когда он вышел. Мужик был колоритный. Лет, наверное пятидесяти. Гладко выбритые щеки, соломенные волосы подстрижены под горшок. Лицо длинное, как у лошади. И сам такой здоровый и как будто состоящий из одних углов. И еще у него были здоровенные ладони. Натурально, как лопаты. Кулак чуть меньше моей головы размером.
— Ты не дергайся, парень, — сказал мужик, ловко скручивая своими огромными руками здоровенную же самокрутку. «Козью ножку», так и тот тип на ночном перегоне поезда. В другом мире и в какой-то другой жизни. — Епифан я. Пырьев. Куркуль местный, хозяйство это мое.
— Богдан, — говорю. — Лебовский. Нас ночью Степан…
— Да знаю я, Кузьма рассказал, — Епифан зажал зубами кончик самокрутку, взял со ступеньки коробок спичек. С наслаждением затянулся, выпустил изо рта клуб вонючего дыма. — Ты угощайся, если хочешь, махорки у меня полная банка вон…
— Не, — я помотал головой. — Я бросил.
Епифан похлопал по крыльцу рядом с собой. Я торопливо натянул джинсы. Трусы и майка были мокрыми, да и фиг с ними. Высохнут. Солнце палило уже довольно яростно. Я сел рядом с Епифаном. Он молча курил, смотрел куда-то вдаль и щурился на солнце. Я тоже молчал. Подумал про деда. Тот тоже мог вот так часами сидеть, витать где-то в облаках, и с ним не надо было ни о чем разговаривать. Нет, если заговорить, то он даже ответит. Просто сам по себе треп ему был не нужен. Только курил он беломор, а не махорку.
Просыпались все примерно в течение часа. Сначала выскочила на крыльцо Натаха. Собранная, в глазах зеленое пламя, кулаки сжаты. Видно, что готова сокрушить любого врага, если таковой подобрался к дому. Увидела нас, расслабилась. Потом проснулся Бюрократ. Последним встал Гиена.
Епифан накормил нас простецким завтраком — печеные яйца, молоко и сухари. И сказал, что ему пора заняться хозяйством, забрал из сторожки у ворот Кузьму, и они скрылись в сарае.
— Мы вчера, кстати, наши дальнейшие планы не обсуждали? — спросил я, обгрызая хвостик сорванной травинки. Мы сидели прямо на травке, в тени раскидистого куста черемухи. — А то я что-то отрубился и ничего не помню.
— Ну… — Натаха сцепила пальцы. — Я говорила, что у нас был еще один посредник, с которым мы иногда работали. Но заказы у него в основном мелкие и на охрану. Если мы будем браться за все подряд, то нужную сумму наберем где-то к осени, и тогда уже сможем…
— Что такое баниция? — вдруг спросил я. Натаха замолчала и с недоумением уставилась на меня. Остальные тоже. А я даже сам не знаю, почему спросил именно сейчас. Слова Матонина о том, что Охранка лезет в Сибирь, несмотря на баницию почему-то врезались мне в память и показались чрезвычайно важными.
— Это такой… гм… политический акт, — сказал Бюрократ. Посмотрел, было, странно, но потом вспомнил, что я о себе рассказывал, и взгляд его стал понимающим. — В истории случился только один прецедент, в 1914 году, когда императрица Елена издала указ о баниции Сибирских земель восточнее Тюмени.
— Елена? Какая еще Елена? — спросил я.
— Елена Орлеанская, великая императрица, супруга Николая Второго, — ответил Бюрократ.
— А разве он не на Алисе женился? — спросил я и тут же прикусил язык. Гиена-то был не в курсе, что меня поезд из другого мира привез, а второй раз вдаваться в объяснения мне не хотелось. К счастью, у того в глазах никакого недоверия не мелькнуло. По всей видимости, незнание всяких дел минувших дней вообще ничем подозрительным не являлось.
— Он вроде как хотел, но Алису не то отравили, не то она с конюхом сбежала, — Бюрократ пожал плечами. — В общем, его венценосные родители просватали ему француженку. Такую красивую, что, говорят, глазам было больно.
— Ну и? А баниция как случилась? — нетерпеливо спросил я