Харассмент

– Ты о чем? – Илья выглядел искренне удивленным.

Инга окончательно стушевалась.

– Ну… я о… – Она испуганно покосилась на его правое плечо. Перед глазами у нее отчетливо стояло, как она проводит рукой по этому плечу. Илья не проследил за ее взглядом, и Инга еле слышно закончила: – Я о том, как я себя вчера вела.

Повисло молчание. С кухни было слышно громкое шипение жарящегося мяса.

Илья вдруг расхохотался.

– Ты подумала, что я собираюсь тебя уволить? Да нет же, я говорю, что твой испытательный срок закончен, потому что я не вижу больше смысла тебя тестировать. Ты отлично себя показала на предыдущем проекте, мы берем тебя в штат.

До Инги даже не сразу дошел смысл сказанного, так основательно она приготовилась к худшему.

– Правда? – оторопело пробормотала она.

– Ну конечно. Я тебя за этим и позвал – обсудить результаты твоей работы и вместе подумать, как тебе дальше развиваться у нас.

Инга с шумом выдохнула и наконец смогла улыбнуться, хотя пока еще неуверенно. У нее как камень с души свалился. А она напридумывала себе всяких ужасов! Вот, оказывается, как на самом деле все хорошо!

– Спасибо! – горячо проговорила она. – Я очень рада! Но еще раз прости за вчерашнее, такого больше никогда не случится.

Илья отмахнулся:

– Да я сразу и думать об этом забыл. Ничего страшного не произошло. Все выпили, всем было весело, я не придал этому никакого значения. Я даже сейчас не сразу понял, о чем ты. А ты переживала?

– Ну да, немного. Эйчары на собеседовании довольно долго об этом говорили – что они следят за атмосферой в офисе и что любые отношения на работе не допускаются, вот я и испугалась, что ты решил…

– Эйчар нагнал жути, у нас все совсем не так строго, – весело сказал Бурматов. – И в любом случае я ничего такого не подумал. О, вот и наши бургеры.

Инга набросилась на еду, хотя еще пару минут назад не чувствовала голода.

– М-м-м, очень вкусно, – льстиво сказала она.

Ей хотелось как-то отблагодарить Илью за то, что ее наконец отпустило. Впрочем, бургер и правда был вкусным.

– Я же говорил. Люблю это место. Вообще очень придирчиво отношусь к мясу, но тут с ним полный порядок. Первый раз я даже удивился – такой неприметный ресторан, сюда никто не доходит обычно.

Они продолжили обсуждать мясо и заведения, где его хорошо готовят, потом вчерашний бар – Илья назвал его чересчур претенциозным, и Инга согласилась. Она поймала себя на том, что очень много смеется – больше, чем это предполагала тема разговора, – но у нее и правда все теперь вызывало безудержную радость. К тому же Илья действительно несколько раз остроумно пошутил.

Он был невысокого роста, коренастый и спортивный. Инга знала, что он ровно на десять лет ее старше – ему было тридцать семь. Носил очки в массивной черной оправе, а волосы укладывал намеренно небрежно, что придавало ему лихой, но немного комичный вид. Инга не могла понять, нравится ли он ей внешне. Ее первое впечатление об Илье, когда она увидела его на собеседовании, было таким же: с одной стороны, все с ним было хорошо – дорогой пиджак, кроссовки, он держался расслабленно и приветливо, хотя в нем чувствовалась самоуверенность. С другой стороны, у него был нос картошкой, который придавал его лицу простецкое выражение. Но самое главное, Инга не могла отделаться от мысли, что если снять с Бурматова костюм, очки и причесать, то он как бы растворится. В нем не было ничего, за что бы цеплялся взгляд, – его внешность и манера вести себя были лишены всякой индивидуальности. Иногда Илья казался ей симпатичным и смешным, а иногда таким неприметным, что она не понимала, как он вообще может вызывать какие-то чувства.

Она снова вспомнила, как вчера гладила его по руке. На этот раз в памяти всплыли подробности вроде рельефа бицепса, который она ощутила сквозь ткань пиджака. Пожалуй, он все же ничего. В конце концов, усредненная привлекательность – тоже привлекательность, разве нет?

Инга обнаружила, что уже минуту задумчиво скользит по Илье взглядом. Она тут же отвела глаза и глотнула воды. Ну что за дура. Только что переживала, что Илья будет к ней подкатывать или уволит за неуместное поведение, а теперь сама фантазирует черт знает о чем.

– На следующей неделе у меня встреча с клиентом, и я хочу взять на нее тебя, – тем временем говорил Илья.

– Меня? – не сразу сообразила Инга, отвлекшись на свои размышления. – Конечно, но я думала, с тобой Алевтина обычно ходит.

Алевтина была начальницей их отдела. Три человека в нем – она сама, Галушкин и Инга – отвечали за внешние коммуникации, а Мирошина и Аркаша – за внутренние. Бурматов же заведовал всем департаментом коммуникаций, куда входил еще и огромный отдел маркетинга, занимавший почти весь их этаж.

– Обычно да, но я хочу вас познакомить, потому что тебе теперь придется много с ними работать. Алевтина, кстати, тебя хвалила.

– Да? – Инга чувствовала, как с каждым новым словом Ильи у нее в груди разливается блаженная теплота.

– Да. И вообще все в команде довольны твоей работой. И я, но я это уже сказал. Ну что, ты доела, пойдем?

Они расплатились и направились к выходу. В дверях Инга опять вспомнила о пятне на блузке и пропустила Илью вперед. Ей сейчас особенно не хотелось, чтобы он заметил в ней какой-нибудь изъян.

Мать позвонила вечером, как только Инга переступила порог своей квартиры.

– Ты помнишь, что обещала привезти мне фотоаппарат? – с ходу спросила она.

Инга мысленно застонала.

– Я не успела сегодня к тебе заехать. Он тебе очень нужен?

– Конечно, очень. Я, можно сказать, всю неделю живу в ожидании этого фотоаппарата.

– Могла бы сказать, что живешь в ожидании меня!

– Ты меня отлично поняла.

Вздохнув, Инга плюхнулась на кровать.

– Хорошо, я завтра с утра за ним заеду.

– Большое спасибо. Тут, между прочим, очень красиво. И я довязала скатерть. Приедешь, похвастаюсь.

Инга отключилась и вытянулась на кровати во весь рост, глядя в потолок. Потом расстегнула пуговицы на блузке, не вставая, стащила ее с себя и швырнула на пол. Ехать с утра в квартиру матери, а потом еще два часа на дачу совершенно не хотелось, но отказаться было невозможно. Инга пообещала, что вознаградит себя чем-нибудь особенным на следующих выходных.

Утром, когда она проснулась, за окном моросил дождь, а айфон показывал температуру +1. Ингина решимость быть примерной дочерью подверглась серьезному испытанию. Отступать, однако, было некуда, поэтому она поплелась в ванную, где полчаса простояла под горячим душем, а потом сварила кофе и уселась с кружкой за стол перед окном. Она говорила всем, что сняла квартиру из-за этого стола – в сущности, он представлял собой неимоверно широкий деревянный подоконник, за которым было удобно сидеть на высоком стуле и смотреть на улицу. Инга жила на втором этаже, и ее окна выходили во внутренний двор, в центре которого рос каштан. Ей никогда не надоедало на него смотреть. Летом, когда на нем распускались листья, даже стены домов вокруг словно зеленели; зимой его крона казалась воздушной, как облако. Любимой частью Ингиного дня было сидеть за подоконником, пить кофе и задумчиво разглядывать каштан в окне. Если у нее по утрам было на это время, она сразу чувствовала, что живет очень правильной, осознанной жизнью.

Это ощущение, хоть и с опозданием, пришло и сегодня, поэтому за фотоаппаратом Инга поехала в хорошем настроении. Из квартиры матери – той, в которой она сама прожила большую часть жизни, помчалась на вокзал, надеясь успеть на хорошую электричку. Ей повезло: электричка отходила через десять минут. В начале ноября на дачу уже никто не ездил, поэтому внутри было почти пусто. Инга устроилась у окна в середине вагона и закуталась в шарф. По стеклу ручейками бежали капли.

Мать обожала дачу. Она готова была проводить на ней все выходные и отпуск в любое время года и постоянно занималась ее усовершенствованием – делала ремонт, утепляла, шила шторы, вешала и перевешивала картины, вязала пледы. Единственное, чего она категорически не делала, – ничего там не сажала. Для большинства людей дача означала огород – но только не для ее матери. Мать говорила, что это место творчества и она не собирается убивать его такой пошлостью, как грядки.