Дрессировщик. Искупление

А может быть, первая трещина появилась позже: когда попытка бегства от себя и от прошлого не увенчалась успехом. Когда понимал: чем дальше от дома, тем сильнее тянет вернуться, чем больше прошло времени с последнего разговора с Женей, тем больше хочется… ничего не хочется. Менять решение он не стал бы, даже если бы имел такую возможность. И поэтому хотел одного: перестать думать об этом. Выгнать воспоминания, вычеркнуть, и никогда не возвращаться к мыслям о несчастном бездомном подростке, который мог бы вообще не появиться в его жизни.

Смешно, конечно же. Все это бред и мелочи. И он бы, наверное, посмеялся, если бы это не было так больно.

Игорь сломался по-настоящему, придя в сознание на больничной койке и ощутив свою полную беспомощность и зависимость от других людей. «Хозяин жизни», всегда уверенно ею управлявший, да еще и позволивший себе управлять другими, не мог пошевелить ни одной конечностью, только моргал глазами. Говорил с большим трудом, но и этим не увлекался: запекшиеся губы и потрескавшийся язык не очень вдохновляли на такое геройство.

Его кормили через трубочку. Приносили и забирали утку. Делали какие-то процедуры, которым не было ни края, ни конца. Были вежливы, внимательны и предусмотрительны. Однако, Игорь прекрасно видел: вся эта забота хорошо оплачена, а в целом персоналу на него было наплевать.

Какой-то мужик, наверное, самый главный лечащий врач (он представлялся, но Игорь не запомнил), каждый день навещал, осматривал, рассказывал Игорю, как у него все прекрасно заживает, и какие радужные прогнозы… с учетом тяжести случившейся аварии. На таких скоростях, как правило, вообще не выживают. А он вот – выжил, и уже счастье. Правда, пока не ясно, как скоро начнет двигаться… И начнет ли… Но, вообще, конечно, должен начать. У них клиника самая современная, и не таких на ноги ставили.

Где-то на середине «беседы», в которой один вещал, а второй был просто вынужден слушать, Суворов делал вид, что засыпал. В целом, он очень был удивлен, когда очнулся, и не на том свете, а на этом. Так-то, он с жизнью еще в полете попрощался. И теперь не знал: благодарить навороченную тачку, напичканную всевозможными примочками, обязанными спасти водителя, или ненавидеть ее – за то же самое. За то, что жизнь спасла, но не совсем такую, как надо бы…

Самое хреновое, что во всем его покалеченном организме осталась лишь одна очень важная часть, которая работала на ура – сознание. Лучше бы он в бреду валялся или все время спал.

Чертова прорва времени, позволявшая думать бесконечно. О том, что когда-то не успевал обдумать, и даже о том, чего раньше и в мысли не допускал. Столько полезных идей появлялось, только бери и воплощай! Но Игорь не мог их даже озвучить кому-то, чтобы записали. Куда уж до реализации…

Это все было слишком похоже на жалость к самому себе – самое ненавистное и отвратное, что могло бы с Суворовым приключиться. Старательно фиксировал моменты, когда замечал подобное, переключался. Строил планы. Запоминал идеи. Развивал их по максимуму. Доводил до абсурда. Возвращался к началу. Сочинял совсем уже непростительный бред. И так – пока не отключится, не провалится в спасительную тьму, подаренную очередным обезболивающим.

Но все это не спасало от главной проблемы: Игорь внезапно понял, что он никому не нужен. Его пару раз навестили ребята, которые вытаскивали из покореженной машины, вызывали Скорую и полицию, потом сопровождали до самой клиники. Они-то, наверное, и постарались, чтобы Суворов попал не в затрапезную городскую больницу с койками в коридоре, а в нормальную хирургию. Но парням было явно не по себе, когда они видели беспомощного, молчаливого хозяина, и они сбегали при первой возможности.

Светка прилетела почти сразу же, как узнала о происшедшем. Кажется, она поседела, пока ждала, чтобы Игорь пришел в сознание. Об этом сообщила в свойственной ей, тараторящей манере. Она еще несколько дней поторчала в этом городе, навещая Игоря, делая вид, что ей очень хочется сидеть рядом и любоваться его состоянием. Потом сообщила, что возвращается домой. Якобы, не дело так надолго оставлять его без присмотра.

Родителям вообще никто ничего не сообщил: боялись довести обоих до инфаркта. Не нашлось ни одного смелого, чтобы сделать этот звонок. Светка знает – и достаточно. Она ему об этом и сказала:

– Как хочешь, Игорь, я звонить не буду. Придешь в себя – сам расскажешь.

А ему, собственно, было без разницы, когда они узнают. Вряд ли бы хоть один сорвался, чтобы проведать. Слишком у них много было важных дел.

Вот Женя, наверное, уже поселилась бы в палате. И ничто бы ее не остановило: ни правила клиники, ни ее занятость, ни какие-то еще причины. И, уж точно, она всегда нашла бы, что ему рассказать, даже если бы не слышала никаких ответов…

Но Жени в его жизни уже не было. И оставалось только гадать: когда и где он, все-таки, поломался?

Глава 7

Утро у Жени получилось каким-то скомканным и непонятным: она уже отвыкла куда-то спешить за время каникул, жила в расслабленном состоянии, насколько это возможно, и совсем не следила за стрелками часов. Надевала их на руку больше по привычке, чем для дела.

А сегодня эти стрелки торопили и подгоняли: нужно было собраться на собеседование, привести себя в порядок, выбрать какой-то костюм из вороха тех, что купили вчера. Ей накануне даже в голову не пришло, что стоит обдумать наряд заранее, и теперь она металась от зеркала к шкафу и обратно, раскидывая по пути вешалки, бирки и упаковку.

Спасибо, что Юлия оказалась поблизости, помогла отпарить и отгладить вещи, которые Женя выбрала, в конце концов.

Душ – наспех, потом укладка. Волосы никак не хотели лежать прямо, все норовили куда-нибудь в сторону загнуться. Хоть собирай их в хвостик. Но это было бы совсем уж несерьезно.

Она поняла, что не зря старалась, когда вышла к Валерию при полном параде: мужчина одобрительно поиграл бровями и показал большой палец.

– Отлично, Евгения! Я вижу, что вчерашний день принес свои плоды. Теперь не стыдно и на люди показаться.

Женю это слегка зацепило: ей и раньше не было стыдно. Ровно с того момента, как ее когда-то подобрали на улице, оборванную и замерзшую. С тех пор она всегда была хорошо одета. Тепло, комфортно и не развратно. Все, что думали окружающие, ее не волновало вовсе. Только одно мнение было важным, и то, как оказалось, очень зря.

Но обиду свою не стала показывать: Валерий не поймет, все равно. А если поймет, то будет знать еще об одной ее слабости. А зачем ей это? Правильно – ни к чему. По слабым местам бьют чаще и больнее. Это она запомнила еще из бесед с Суворовым. Он сначала рассказал, а потом и показал, для закрепления.

– Спасибо, Валера. Без твоей помощи я никогда бы не справилась.

– Не благодари. Потом отдашь, говорил же. – Он поморщился, словно услышал что-то неприятное.

– Почему тебе не нравится, когда тебе говорят «спасибо»? – Женю это сильно интересовало. Еще вчера заметила, как Симонов избегает таких ситуаций.

– Потому, что не знаю… Во-первых – за что? Я не сильно-то и напрягся, не за что раскланиваться. Во-вторых – боюсь однажды сам поверить, что я – хороший мальчик. Как потом жить-то с этим? – Он ухмыльнулся, как обычно, переводя все в шутку.

– Разве тяжело жить с ощущением, что ты хороший мальчик? – Женя вздернула брови, искренне удивляясь. – Мне кажется, это же здорово быть должно…

– Ничего подобного. Хорошие люди только проблем себе огребают. Лучше быть плохим и неприятным.

– Ты плохо стараешься для этого, Валера. – И тут она говорила совершенно искренне. Несмотря на то, что ее продолжали держать в доме Симонова, а до этого обменяли на лошадь… Впечатление гадкого человека мужчина не производил. А ведь должен бы. – Мне показалось, что ты хороший…

– Так, давай-ка, на выход и грузись в тачку. А то окажешься безработной, еще не придя на собеседование. Время теряем, Жень. – Он сделал вид, что не услышал последнюю фразу. Вернее, услышал-то все прекрасно, да только отвечать не захотел.