Страница 25 из 35
«Нет такого закона, – писал Бернард, – который бы запрещал христианину поднимать меч. Евангелие предписывает воинам сдержанность и справедливость, но оно не говорит им: „Бросьте оружие и откажитесь от воинского дела!“». Евангелие запрещает несправедливую войну, особенно между христианами. «Было бы запрещено убивать и язычников, если бы каким-нибудь другим образом можно было помешать их вторжениям и отнять у них возможность притеснять верных. Но ныне лучше их избивать, чтобы меч не висел над головою справедливых и чтобы зло не прельщало несправедливых. Нет для избравших себе воинскую жизнь задачи благороднее, чем рассеять этих жаждущих войны язычников, отбросить этих служителей скверны, мечтающих отнять у христиан сокрытые в Иерусалиме сокровища, осквернить святые места и захватить в наследие святилище Бога. О, да извлекут дети веры оба меча против врагов!». Так рыцарство оправдано. Сам Христос, «вооружившийся не мечом, а бичом, чтобы изгнать из храма продавцов», – прообраз поселившихся на месте Соломонова храма тамплиеров.
Появилось новое рыцарство – воинство Божье (militia Dei). Ему не нужны женственные наряды мирского рыцарства. Три качества необходимы настоящему воину: острое зрение, чтобы не напали на него врасплох, быстрота и готовность к бою. И тамплиеры не носят длинных волос, чтобы свободно глядеть и вперёд, и назад (afin qu'ils puissent ordonéement esguarder devant et derrière). «Они покрыты пылью, темны их панцырь и шлем. Ни серебро, ни золото не украшают их скромного вооружения. Не игре в кости и не праздным забавам посвящены досуги храмовников». Новое рыцарство «заперло двери своих домов для мимов, магов и скоморохов; оно презирает игры, страшится охоты». «Редкие часы досуга посвящаются починке одежды и оружия». Молитвы наполняют день, и «взрывы смеха» сменились святым пением псалмов.
Такие воины – истинные воители Христовы – могут сражаться за дело Господне. Пусть убивают они врагов или гибнут сами. Им нечего бояться. Славно претерпеть смерть за Христа и не преступно убивать других за Него. Христов рыцарь убивает безгрешно и умирает со спокойною совестью. Умирая, он трудится для себя, убивая – для Христа. Недаром носит он меч. Служитель Бога, он – каратель злых и спаситель добрых. Убивая злого, он – не человекоубийца, а «злоубийца» (malicida). Он мститель, служащий Христу, и защитник христианского рода. «Великое счастье умереть в Боге, счастливее тот, кто умирает за Бога!».
Подобными соображениями оправдывался немыслимый и внутренне противоречивый идеал «рыцаря Христова». Его внутренняя противоречивость была недоступна современникам, обнаружившим своим непониманием глубокое чутьё реальности Церкви. Церковь могла утверждать своё существование только силою, и отказаться от неё значило отказаться от торжества христианства, уступить, с одной стороны, язычникам, с которыми боролись рыцарские ордена, с другой – еретикам, которых сжигали инквизиторы. Чтобы выполнять свою миссию и вести к религиозно-нравственному совершенству мир в эту эпоху крови и железа, нужна была и «железная лоза». Князья Церкви и её богословы, близкие к самому источнику христианства – его священным книгам, понимали необходимость борьбы, и искусным сопоставлением текстов Ветхого и Нового Заветов с полною убедительностью доказывали себе и другим примиримость её с учением Христа. И не трудно было опровергнуть утверждение еретиков, что Христос запретил убивать. Еретики ссылались на известный текст Матфея, гл. 5, ст. 21: «Слышали, что сказано древним: не убий, а кто убьёт, подлежит суду. Я же говорю, что всякий, напрасно гневающийся на брата своего, подлежит суду». Если принять воззрение еретиков, следует допустить, что Христос отменил тот самый закон, исполнить который, по собственным же Его словам, Он пришёл. Ближайшее рассмотрение текста разрушает недоумение. Древним было сказано «Не убий» только в применении к обыкновенным людям; властям же было сказано: «Не позволяйте жить преступникам». Фарисеи же, «лукаво излагая закон», говорили, что запрещено только физическое убийство, а «убивать дух не запрещено никому». Христос только подтвердил настоящий смысл закона, запрещающий обыкновенным людям всякое убийство, и физическое, и духовное, молчаливо одобрив убийство, совершаемое властями. Итак, образованные представители Церкви не видели и не чувствовали противоречия между убийством и учением Христа. Что же касается мирян, то, выросшие в нравах своего века, они (за исключением уклоняющихся в ересь) могли почувствовать это противоречие ещё менее. Зато они любили христианство и свою Церковь, и верные сыны её с болью в сердце смотрели на её унижение язычниками, понимая, что только меч может защитить дело Господне.
Воинство Христово должно обладать двумя признаками: служением святой цели – участием в святой войне, будет ли это война с язычниками или с еретиками (последнюю задачу ставили себе возникшие в начале XIII века по образцу тамплиеров в Лангедоке рыцари Иисуса Христа – Militia lesu Christi и другие подобные им организации), и монашеско-подобною жизнью, находящей себе выражение в трёх торжественных обетах. Разумеется, как и в самом монашестве, в рыцарских орденах действительность весьма существенно расходилась с идеалом. Состав тамплиеров заставлял желать лучшего. Поиски Гюга во Франции увенчались несколько двусмысленным успехом: число членов ордена увеличилось значительно – Гюг вернулся в Палестину с 300 новыми рыцарями, но в числе их было много «преступников, нечестивцев, хищников, святотатцев, убийц, клятвопреступников и прелюбодеев». Указывающий на это святой Бернард радуется тому, что таким образом Франция освободилась от нежелательных элементов, а сила христиан на Востоке возросла. Бернард даже славит чудо Христа, вновь превратившего Савлов в Павлов. Но моральный уровень ордена от этого должен был понизиться. По самому существу своему рыцарские ордена ещё сильнее монашества подлежали влиянию обмирщающих процессов, и единственным, пожалуй, оправданием их существования являлась священная война. Она была, собственного говоря, вторым моментом их существования, сменившим деятельность, всецело посвящённую заботам о паломниках и больных в святой Земле. И храмовники заняли не менее блестящее положение, чем иоанниты. Внутренне расслоившись на капелланов, составляющих ядро ордена рыцарей, и «служащих братьев» (fratres servientes, frères sergents), набираемых из городского сословия, они превратились в орден-государство, сначала в Палестине, потом на Кипре. Но в отличие от госпиталитов, тамплиеры гораздо сильнее распространились по Европе, особенно во Франции.
Когда Восток был христианами потерян, рыцарствующим орденам пришлось приспособляться к новым условиям. Борьба с неверными должна была отойти на второй план, вновь уступая место задачам каритативным, даже у госпиталитов, забывших орден-армию ради ордена-государства. И только окраинные ордена, испанские Алькантара и Калатрава, и особенно тевтонский, с 1237 года включивший в себя и ливонских рыцарей (меченосцев), более сохранили свой первоначальный характер. Тевтонский орден (орден госпиталитов Святой Марии) возник позже иоаннитов и тамплиеров и организовался под их несомненным влиянием (1189 г.), хотя и отличался своим национальным и более демократическим составом. В 1198 году он прочно осёл в Германии. Цистерцианский монах, безуспешно распространявший христианство среди пруссов, и герцог Мазовии Конрад пригласили тевтонов к себе на помощь, и с 1230–1260 годов последние подчинили Пруссию, христианизуя и германизуя её. Что же касается орденов, осевших в центре культурных стран, их положение было очень далеко от прежнего. Вновь выдвинувшаяся каритативная цель часто прикрывала собою финансовые операции и, во всяком случае, легко совмещалась с быстрым ростом богатств ордена и далекою от его идеалов жизнью. Это особенно ярко выразилось в истории ордена тамплиеров, превратившегося в могущественнейшую финансовую силу эпохи, в неумолимого кредитора государей. Рыцари оставили Восток, изменив христианскому делу и предавшись денежным операциям. Обеты бедности и целомудрия сделались пустыми формулами, не прикрывавшими морального упадка ордена. В Германии «дома храмовников» сделались синонимами домов разврата; английские юноши боялись поцелуя храмовника; французские поговорки говорили: «пить, как храмовник», «гордость храмовника». Храмовники обмирщились, но орден неповинен в возведенных на него усердными инквизиторами обвинениях в чудовищных ересях. Уничтожение тамплиеров в 1312 году Филиппом IV было актом грубой силы, вызванным централизационными стремлениями и финансовыми вожделениями королевской власти, но значение рыцарских орденов для религиозного сознания эпохи было уже утрачено ими и без этого. Жестокие репрессии, может быть, даже пробуждали в иных слоях последнее сочувствие к когда-то славным тамплиерам. Одна французская легенда (правда, есть и другие, для тамплиеров неблагоприятные) рассказывает, что в одном местечке в Пиренеях, где показывали семь голов «мучеников-храмовников», в годовщину уничтожения ордена появлялся ночью на кладбище рыцарь, закутанный в белый плащ с красным крестом, и три раза восклицал: «Кто защитит Святой Храм? Кто освободит Гробницу Господню?» И пробуждались семь голов, и отвечали на каждый возглас: «Никто, никто! – Храм разрушен!».