Смерть отменяется

Ни с кем не вступая в контакт, я сжевал свои бутерброды, запил березовым соком и перебазировался вместе со своей ласточкой поближе ко входу в «Россию». Тормознул на пандусе, ведущем к въезду, – вообще-то останавливаться там запрещалось, об этом и знак извещал, и после колебаний ко мне даже подошел дежурный милиционерик. Ему я предъявил свои корочки и сказал, что запарковался ради оперативной необходимости, – тот с уважением отошел. На самом деле мне хотелось заранее посмотреть на Станюковича – почему-то не оставляла мысль, что я его узнаю. А пока, чтобы скоротать время, я достал из багажника дипломат и стал просматривать газетки. В «Советском спорте» был отчет об отборочном матче сборной СССР с Ирландией, и меня порадовало то, что вывод корреспондентов совпадал с моим (а я смотрел телетрансляцию, что вело центральное телевидение со стадиона имени Ленина в Киеве): победили наши уверенно и заслуженно. Скорее всего, на чемпионат Европы семьдесят шестого года они отберутся. А с чемпионом страны вопрос, несмотря на май и на то, что до конца сезона еще полгода, уже решен. Если чуда не произойдет, им станет, конечно, киевское «Динамо» во главе с Блохиным. Еще бы, если в сборной страны – одни киевляне. И эта команда только что европейский Кубок кубков выиграла.

Одним глазом я посматривал за входом в гостиницу. Вот вышла группа западных туристов, стала усаживаться в поданный им красный «Икарус». Вот двое нацменов в тюбетейках пошагали в сторону Красной площади. Вот величественный мужчина с портфелем и знаком депутата уселся в такси. От нечего делать я взял просмотреть «Правду». Как часто бывало в главной партийной газете, передовица посвящалась самой животрепещущей (по мнению пропагандистов из ЦК) теме. Заголовок гласил: «БЕССМЕРТИЕ – НА СЛУЖБЕ ТРУДОВОГО НАРОДА!» Глаз выхватил основные, хорошо известные и приевшиеся постулаты: «В отличие от стран, где правит капитал, а вопросом бессмертия распоряжается узкая кучка бессовестных политиканов и денежных мешков, вечная жизнь в нашем Отечестве принадлежит трудовому народу… Практически каждый гражданин Страны Советов может получить прекрасное право на вечную жизнь – надо лишь честно работать, беззаветно любить свою социалистическую Родину, аккуратно посещать собеседования-исповеди в соответствующих партийных органах…» Слова были такими же истертыми, как пять, десять или пятнадцать лет тому назад – когда с трибуны Мавзолея, при многотысячной толпе и прямой радио- и телетрансляции, выступил первоиспытатель вакцины, простой советский парень и старший лейтенант, всеобщий любимец Юрий Петрухин: «Докладываю нашей любимой партии и всему советскому народу, что испытание лекарственного препарата, обеспечивающего бессмертие, проведено УСПЕШНО! Я чувствую себя отлично и готов выполнить любое новое задание советского правительства!»

Сколько с тех пор народу было обессмерчено – оставалось закрытой информацией. Даже мы в МУРе ею не владели. Кое-кто спорил (но только среди своих): а получили ли бессмертие генеральный секретарь Молотов и другие члены политбюро – и большинство были уверены, что, конечно, да.

А двадцать второго апреля, в день рождения вечно живого Ильича, обычно проводилась Жеребьевка, к каковой допускали лишь достойнейших из достойных граждан СССР. Претендентов перед лотереей каждый год значилось сто, из них выбирали имена пятерых счастливчиков – их узнавала вся страна, и они становились героями бесчисленных «Голубых огоньков» и очерков в тысячах газет и журналов, от «Правды» до «Молодого коммуниста». Обычно один колхозник, один рабочий, один деятель культуры. Ну и опционально: нацмен, партийный лидер среднего звена типа секретаря райкома и, может быть, ученый, инженер или партийный журналист. Пять счастливчиков ежегодно – о которых все знали. И еще сколько-то безымянных героев, о которых не ведал никто. Награжденные бессмертием секретными указами.

А вот из гостиницы вышел мой Станюкович. Я никогда не видел его раньше, но почему-то оперативное чутье мне подсказало: он. Такой, знаете ли, с убитым Гарбузовым два сапога пара: в возрасте, но крепкий, стройный, уверенный в себе, занимающийся (видимо) каким-то экзотическим спортом типа горных лыж или альпинизма, но главное, ученый, всего себя посвящающий любимому делу: науке, поставленной на службу трудовому народу.

Я запер свою ласточку и быстро пошел следом за ним. Да, товарищ двигался в направлении кино «Зарядье»: от концертного зала «Россия» спустился по лестнице вниз, к набережной. Я на секунду подумал, что на нем сейчас висит как минимум одна статья, на выбор: убийство или доведение до самоубийства, – и напомнил себе быть с гражданином аккуратнее.

Я подошел к нему – мужик и вблизи оказался высоким, стройным, загорелым. Продемонстрировал ему удостоверение. Он экспрессивно воскликнул:

– Ради бога, скажите мне, что случилось? Что произошло с Андреем? С чем связан ваш интерес?

– Это вы мне расскажете. Вы ведь вчера с ним встречались?

– Да! Я был у него! На Кутузовском.

Мимо нас со смехом прошла молодая парочка.

– Пойдемте, – Станюкович увлек меня. Мы перешли проезжую часть набережной и оказались на том тротуаре возле гранитного барьера, у самой воды, куда обычно москвичи и гости столицы не добираются. Вот и сейчас на всем протяжении к Кремлю по нему шествовали не более двух человек.

– Расскажите о своем визите к Гарбузову. Когда пришли, когда ушли, о чем разговаривали. А начните с того, в каких вы отношениях состояли.

– Знаете, мы познакомились, еще когда Гарбузов лежал у нас на обследовании в Удельной. Какую-то мы друг к другу симпатию почувствовали. Ну и обменялись телефонами – хоть это против правил. И я всегда, как в Москве оказывался, Андрею звонил. Обычно мы встречались – иногда у него дома, а порой в ресторане. Вот и в этот раз: он настоял, чтоб я приехал. Даже свое собственное свидание с женщиной отменил.

– Хорошо. Во сколько вы у него на Кутузовском оказались?

Мы не спеша шли по направлению к Кремлю. На противоположной стороне Москва-реки дымила своими трубами МОГЭС-1, по фарватеру полз прогулочный теплоходик.

– Около восьми вечера.

– А ушли?

– Где-то в полдвенадцатого. Это легко проверить. Он по телефону вызвал мне такси.

– Значит, когда вы уходили, Гарбузов был жив?

– Жив! Вы говорите: жив! Он погиб?

– Около двенадцати ночи он, по всей видимости, пустил себе пулю в лоб. Что вы такое ему сказали? Такое, что он застрелился? Или это вы не уехали на вызванном такси, вернулись втихаря к нему в квартиру – и убили кореша?

– Ах, боже мой! Боже мой! – вскричал он, ломая руки. – Я не должен, не должен был ему говорить! Но мы оба выпили! Язык у меня развязался! А он так просил!

– Что же вы ему сказали?

– Он спросил меня, почему у него по онкологии плохие анализы – ему впрямую в больнице никто не говорил, но он чувствовал, что с ним что-то сильно не так. Как это вообще может быть: проблемы с онкологией, если он – бессмертный? Он же не должен умирать – совсем! А я сказал ему – научный факт, между прочим! – только у нас его изо всех сил замалчивают, да и на Западе стараются не афишировать. – Тут он оглянулся, но никто не слышал нас, ни единого человека не было в пределах видимости ни по нашему тротуару, ни по противоположному до самого Большого Устьинского моста. Машины мимо катили на довольно хорошей скорости, но и только. – Так вот: как показала практика, препарат Мордвинова, или в просторечии прививка бессмертия, действует, как оказалось, в среднем лишь примерно в шестидесяти процентах случаев. Остальные сорок процентов вакцинированных возвращаются к своему прежнему состоянию, и их, точно так же, как простых смертных, начинают одолевать болезни: рак, инсульт, инфаркт. Что там говорить! – Он снова оглянулся. – Вы знаете, что Юрий Первухин, любимый всем народом первоиспытатель, больше половины своего времени сейчас у нас, в клинике в Удельной, проводит? Мы потихоньку стараемся подтянуть его до параметров бессмертия – но не очень хорошо это удается.