Алый, чёрный и белый

Алина Кононова

Алый, чёрный и белый

Глава 1

– Будущее приносит мне тревогу. Всё слишком быстро меняется.

Камера фокусируется на героине. Глаза широко распахнуты, смотрят в пустоту, в то самое, пугающее грядущее. Руки комкают платок, губы слегка дрожат. А потом камера плавно разворачивается, чтобы показать моего агента, Лео.

Для него монолог звучит совсем не так. Он слышит:

– Будущее пхиносит мне тхевоху. Все слишком быстхо меняется.

Теперь камера фокусируется на его поникших плечах, опущенных глазах. Крупный план руки, которая выключает микрофон.

Следующая сцена – снова в комнате звукозаписи. Лео курит в вентиляцию, прямо у таблички «не курить». Я стою у стены, скрестив руки на груди. Главная деталь – микрофон на высокой металлической стойке. Он разрезает сцену пополам, он привлекает всё внимание. Он – мой главный враг.

Лео делает затяжку и говорит:

– Не стоит расстраиваться. Сейчас всё равно снимают много немых фильмов. Устинов планирует свой новый шедевр, я почти договорился насчёт главной роли для тебя.

Лео стоит показать на экране крупным планом. Его полное имя – Леонид Васильев, но мы все знаем его как Лео, лучшего агента для актёров кино. Русые волосы, очки в серебряной оправе, на указательном пальце – серебряное кольцо. Костюмеру пришлось постараться, чтобы найти эту шёлковую сорочку королевского фиолетового цвета.

Лео прячет окурок в портсигар, тоже серебряный. Говорит:

– Не тоскуй, ты же не виновата. Среди немых актрис тебе равных нет.

Я и без него это знаю.

Я училась в театральной академии – и была одной из лучших, пусть и почти не играла на сцене. Но я нашла своё место в кино. Это я появляюсь в главных ролях в «Владычице Ночи» и «Эвридике»; моё лицо сияет на афишах. Меня знают, меня любят, меня ненавидят.

Но – я смотрю на микрофон – он может лишить меня всего. В кино больше не ценятся твои актёрские навыки, умение показывать эмоции, жить под прицелом камеры. Теперь нужно красиво болтать, и ты звезда!

Камера могла бы записать, как я набрасываюсь на микрофон. Схватившись за железную палку, бью его об стену, пока не останутся бесполезные обломки. Вместо этого Лео помогает мне надеть плащ, и мы уходим.

Дальше – натурные съёмки. Камера следует за мной до такси, потом до дома. Устинов однажды сказал, в будущем камера сможет подниматься в небо и снимать с высоты птичьего полёта.

Он вообще любит фантазировать.

Новая сцена – я поднимаюсь домой, пятый этаж, последний. Каблуки стучат по ступеням. Если бы камера правда могла летать, она бы показала сверху меня и тёмный колодец парадной. Перила давно сломаны, я даже рву о них правую перчатку.

У соседей немало пересудов вызывает моя уединённая жизнь. А ещё – знаки внимания моих поклонников. Сегодня под дверью стоит ярко-розовая коробка, перевязанная лиловым бантом. Это могут быть цветы или конфеты, но, наклонившись, я чувствую вонь.

Кажется, он опять это сделал. Перчатка всё равно порвана, и я тяну за ленту. От запаха глаза слезятся, на миг я зажмуриваю их, но успеваю увидеть, что под крышкой.

Это распотрошённая рыбина. Пустые глаза смотрят прямо на меня. В коробку попала муха, она садится на шляпку, приходится взмахнуть ладонью, отгоняя.

Раньше он присылал мне увядшие розы. Кусочек поминального пирога. Теперь – мёртвая рыба. Около хвоста лежит карточка, я цепляю её двумя пальцами, камера даёт близкий план. Печатные буквы, выведенные уверенной рукой:

«Ты не можешь игнорировать меня. Я покажу тебе!»

Ничего нового.

Бросаю карточку обратно в коробку, носком туфли подталкиваю ту к перилам. Звук шлепка говорит, послание достигло цели.

У моих соседей есть множество поводов для сплетен. Я не замужем – в двадцать семь лет. Постоянно уезжаю куда-то ранним утром или поздним вечером: с небрежно собранными волосами, без макияжа, в осеннем плаще – а на дворе только конец июля. Сажусь в такси и называю адрес частного дома за городом.

Время ночных съёмок.

Это финальная сцена драмы. Моя героиня должна застрелить своего мужа, изменника. Летние ночи бывают очень холодными, поэтому, пока работает гримёрша, я кутаюсь в плащ. Один из знакомых режиссёра уступил нам сад при своём загородном доме, и теперь тот наполнен людьми, техникой и шумом.

В палатку-гримёрную заглядывает мой партнёр по сьёмкам. Для всех поклонниц кино это – Антуан, известный актёр, Ахилл, Отелло, герой и красавец. Я знаю его как Антошу из театрального, который с трудом мог запомнить два листа монолога. Но боги, как он хорош…

– Нас ждут.

На нём брюки и белая рубашка, распахнутая на груди. Все знают, если показать голый торс Антуана, дамы и гомосексуалисты купят билеты дважды. На мне – ночная сорочка и лёгкий шёлковый халат. По задумке режиссёра я должна быть босиком, поэтому сбрасываю туфли перед площадкой, поджимая пальцы от холода травы.

Камера сначала фокусируется на мне: с растрёпанными тёмными волосам, в распахнутом халате. Меня обманул человек, которого я любила, которому клялась в верности. Я долго гналась за ним по саду, и теперь грудь тяжело вздымается под сорочкой.

Один из помощников подаёт пистолет с холостыми патронами. Антуан прижимается к живой изгороди, смотрит прямо в камеру – с неподдельным страхом в глазах. Больше ему некуда бежать. Смесь злости и обиды на моём лице – она такая искренняя. Это будет лучший кадр!

– А пистолет точно фальшивый?

Магия исчезает. Я опускаю руку с оружием; камера поворачивается к нарушителю тишины. Тёмный костюм, до блеска начищенные ботинки, шляпа лихо сдвинула набок. В волосах так много бриллиантина, что они могут отражать свет. Он улыбается как мог бы улыбаться Одиссей.

– Кто прервал съёмку?! Плёнка тратится!

Помощники режиссёра, операторы, даже гримёрша: все выгоняют Иварса – надоедливого, пронырливого журналиста – с площадки. Мы начинаем сцену снова, и я отыгрываю великолепно, режиссёр чуть не падает на колени.

Фальшивый пистолет в моей руке такой тяжёлый.

Точно ли он не заряжен настоящими пулями?

Лео сам отвозит меня домой. В его машине пахнет табаком. Кутаясь в плащ, я смотрю на дорогу – и камера снимает моё задумчивое лицо.

– Я сегодня обедал с Устиновым. Результаты проб на роль Елены в его фильме будут уже завтра.

Бросаю на него взгляд, пытаясь найти на лице хоть намёк на победу.

– Как ты думаешь, я прошла?

– Я почти уверен, – Лео улыбается. – А ты сегодня отлично справилась.

– Откуда вообще Иварс узнал о съёмках?

– У него свои секреты. Надеюсь, он тебя не расстроил. Ты же не виновата.

Лео любит повторять, что я не виновата. В своих дефектах речи. В том случае с Даной. Камера выключается, когда я смотрю в зеркальце над лобовым стеклом и вижу её лицо. Всё как в той сцене. Волосы убраны наверх, открывая тонкую шею, губы и глаза ярко накрашены – хотя она прекрасно выглядела и без макияжа.

Она улыбается

Но я знаю, в груди у неё истекает кровью след выстрела.

Утром я одеваюсь перед разбитым зеркалом. Цепь трещин бежит по лицу; камере трудно сфокусироваться, изображение рябит. Расчёсываюсь, нагреваю щипцы, чтобы немного завить волосы. Камера останавливается на лице, показывает его в анфас, в профиль, сверху, снизу… Какой ракурс не выбрать, всё превосходно.

Звонят в дверь – посыльный принёс два письма. Одно от секретаря режиссёра – съёмки сегодня перенесли в павильон из-за дождя. И одно от Устинова.

Верчу в руках аккуратную карточку с приглашением на обед. Каллиграфический почерк, писал явно не сам Устинов, я видела его каракули во время съёмок. Обед для главных актёров его нового фильма, уже сегодня вечером! Камера отъезжает в угол, чтобы снять, как я прижимаю карточку к груди и кружусь, кружусь по комнате. Полы платья развеваются, глаза зажмурены. Новая роль! Новая роль у лучшего режиссёра!