Мемориал

Зиму провел дома, учение до следующего года решено не возобновлять. Читал Диккенса "Записки Пиквикского клуба". Мать в утешение купила мне балалайку. Мудрая женщина, что-то почувствовала во мне. Оказалось – был музыкальный слух. Долго потом играл, и на гитаре тоже.

1940

Трудности жизни, голод, нестабильная обстановка, колхозные беспорядки выдавливали активную часть населения из сельской местности в города. Уезжали на заработки, вербовались, отправлялись с семьями на переселение в окраинные районы страны. Молодых и здоровых мужиков в деревне почти не осталось. Мать всё время подзуживала отца на сей предмет.

В начале 1940 года он, наконец, решился. С трудом выхлопотал паспорт, подмогарычив друга детства и соседа Петра Васильевича Хоменкова, избранного тогда председателем колхоза. Петька этот мобилизован в 1941 году и погиб на фронте. А отец наш уехал тогда в Алчевск Ворошиловградской (потом Луганской) области. Там двоюродный – Василий Степанович Чернов (р.1903). Мастер наобещать и соблазнить. Но не скор на исполнение.

Отцу там и жить даже негде было – приткнулся у Василия. И работа незначительная: завхоз в средней школе, при мизерной зарплате. Писал сначала утешительные, а потом все более откровенные письма. Прислал пару посылок с разного рода мелочью, в числе прочего в мальчишеской памяти остались две пары коньков-снегурок. Великим постом отец возвратился – притихший и разочарованный. Надо было устраиваться заново. Паспорт есть, опять идти в колхоз не обязательно. Поступил в Ярищенскую МТС машинистом сложной молотилки. Он в этом деле кое-что понимал. Оно и стало его настоящей судьбой. Был хорошим, преуспевающим машинистом. Трезвый, грамотный, трудолюбивый. Таких ценили и в советское время. Когда началась война, ему поначалу даже дали отсрочку от призыва.

Осенью у нас поселился Гриша Азаров (р.1924 г.), сын тетки Ариши, чтобы учиться в Ярище в 9-м классе. Юноша с фантазиями. Мой отец за это его порицал. Родители Гриши – Арина Антоновна (р.1903), моя тетка (А.А.Азарова), и ее муж Степан Иванович были ревностными баптистами. Отец и этого не одобрял. Степан Иванович взят на войну и погиб в немецком лагере для военнопленных.

1941

Роковой для страны год начался в нашем семействе мирно. Отец уже хорошо зарабатывал. Меньше нуждались. Дети учатся. Я этой весной закончил 6-й класс – рубеж моей школьной премудрости. Новые друзья (я пропустил год, они помоложе меня) – Володя Пирожников, Тамара Петрова (отличница и мне нравилась), Толик Петров, Володя Русанов – сын классной руководительницы Анны Исидоровны Кузьмич. Учителя в основном прежние – только новый историк, горбатенький Егор Алексеевич Соловьев. Прошлогодняя Е.А.Внукова куда-то уехала.

О начале войны я узнал, будучи в Колпне на базаре. Ходили туда за чем-то с матерью. Заполненная народом площадь сразу опустела. Послышался сдавленный плач. Через несколько дней половина мужчин призывного возраста покинули свои дома. Иные – навсегда. 70 с лишним человек из нашей деревни погибли на фронтах. В среднем по одному на каждый дом.

На Удеревке и в нашей Калуге (по свидетельству Алексея) услышали о начале войны от Павла Стефановича Чернова, который тоже зачем-то ездил спозаранку в Колпну. Пока распрягал лошадь, спешно оттуда вернувшись, весть разнеслась словно молния. Радио-то не было! Для нас, мальчишек, начало войны связано с мобилизацией колхозных лошадей – водили их на смотр в Тимирязево (сельсовет был там). Забирали лучших. С иными любимыми конями прощались трагичнее, чем с родственниками. Подростки понимали: эти уж никогда не возвратятся. Мне очень было жаль своей любимой гнедой полукровной кобылки. В эти же дни на лугу и на выгоне молодежь рыла траншеи, чтобы прятаться при бомбежках. Руководил работами все тот же легкий на подъем П.С. Чернов (+1978).

Осень. Сгорел элеватор в Колпне. Арест Ярищенского учителя, этнического немца Антона Антоновича Шнейдера. Пущен слух: за поджог элеватора. Теперь понятно – НКВД уничтожило его по приказу, как «стратегический объект». А арест – общепринятая "зачистка" от ненадежных элементов. А.А.Шнейдер сидел в Брянской тюрьме, через два-три месяца выпущен на волю внезапно прорвавшимися немецкими войсками. Поступил к оккупантам на службу и приехал в Ярище за семьей в немецкой форме. Сын его Отто служил в Красной Армии, оттуда его этапом направили в лагерь. Умер там от дистрофии.

Первые дни войны по воспоминаниям отца в 1974 году: "Окончательно узнали в понедельник. И в это же утро повестки: Гавриле и Володяке Белокопытовым, Павлу Чернову. Все трое – с точки зрения военкомата – старики. Что такое? Почему? Оказывается, понадобилось срочно скосить военкомовское сено. 4 августа уже многие получили повестки. Разносили по ночам, чтобы не тревожить народ. Накануне вечером стук в дверь: Иван Алифатыч. "Михаил, тебе повестка". Я по всем нормам – старик, 40 лет. Встали чем свет. Резали кур, мать пекла лепешки. Дети спят, не знают. Утром Вера (ей было неполных 10 лет) увидела ощипанных кур, поняла, заплакала. В этот же день повестки получили Егор Никишин (р.1900), Игнат Новиков (Кузин, р.1901). Наша мать и Агриппина (Грыпка), жена Егора, повезли новобранцев в Колпну. На сборном пункте – в школе и в больнице – народу тьма. Думаю, дай пойду к директору МТС, где я тогда работал, и сообщу о призыве. Директором был Матвей Федорович Рыжих. Он в это время жег документы. "Как в армию?" – заорал на меня.– Нам хлеб нужен! Иди домой, а я позвоню военкому".

Прихватил попутно запасной ремень для сложки на складе МТС. Увидев меня, мать засмеялась сквозь слёзы: ты что – на войне думаешь молотить? Тут меня опять позвали к директору: "Возвращайся на рабочее место!" Мы с матерью курёнка Егору отдали и – домой. На другой день вышли на молотьбу. Галя, Игнаткина жена, в период раскулачивания завзятая активистка, кричит на весь ток: «Кто воевать, а кто домой! Побьют наши мужики тех, кто дома остался».

15 октября велели сдавать ремни (ценность!) и идти отступать. Зашел домой искупаться и – в путь. В Ельце на формирование только нас вдвоем с Сашкой Митрофановым (Ивана Семеновича сын) послали: я – кадровый, обученный, а он молодой, имел отсрочку как односынец. Другие дезертировали из Ельца еще до формирования. Отправили в Тамбов. Нас с Сашкой развели по разным командам. Перед расставанием ему очень хотелось повспоминать про нашу деревню, все дома перечислил. Уезжая – плакал. Словно чувствовал, что убьют. Так и случилось. (Записано 8 января 1976 года, пос. Калуга).

В конце октября 1941 года открылось повальное бегство всех, кто еще оставался в районе. Особенно актив и партийные. Называлось эвакуация. Население принялось грабить колхозы и совхозы, а под конец – магазины, склады и прочее общее достояние. Тащили сбрую, стройматериалы, запчасти, инструмент, зерно и все остальное. Зачем-то разобрали хороший дом К.Д.Краевича, в котором помещалась контора совхоза. Использовали на дрова Удеревскую начальную школу, сооруженную в 1905 году помещиком Д.А.Челюсткиным из хорошего дубового сруба. Ей бы век еще стоять. Разобрали, конечно, не немцы – местные жители.

Скот власти организованно угоняли на восток. Но и тут – крали, резали, меняли свою худобу на угоняемых хороших коров. Такая же "растащиловка" повторилась в 1991-92 годах. Мы с Алексеем осенью 1941-го запаслись немолоченой рожью, сложили порядочный омётец. Наломали досок в совхозе, в конюшне, с потолка. Потом дед Антон соорудил из них первый в нашей жизни деревянный пол в хате. До того был земляной.

По дорогам потянулись вакуированные, так звучало тогда это незнакомое слово. Стада с Украины и Брянщины. Возки с детьми начальства, еврейские семьи. Дома крестьян переполнены постояльцами. Иные оставались надолго, надеясь отсидеться. Женились. Некий Михель (Михаил, торопливо переименовавший себя на немецкий лад), его сестра, шахтер чахоточный, но сумевший жениться на попутной девахе и т.д.