Твое персональное Чудо

Во сне мне хорошо и спокойно и даже грезится что-то приятное потому, что проснувшись, я чувствую какое-то бездумное умиротворение.

– Лиза, – слышу я мамин голос, – Ты проснулась?

Я киваю в ответ, потягиваюсь в постели, открываю глаза и понимаю, что мамы рядом нет.

За окном давно светит яркое морозное солнце, а в квартире до сих пор тишина.

Острый укол беспокойства в грудной клетке.

Мама обычно всегда предупреждает заранее, если куда-то собирается уезжать. Это случается не так уж и часто. Она домоседка. Подрываюсь с постели и первым делом отыскиваю в прихожей валяющуюся на полу сумку. Судорожно достаю телефон и быстро просматриваю пропущенные вызовы.

Два звонка и оба от Алексея.

В другой момент я бы даже порадовалась этому факту, но сейчас я начинаю реально трястись от охватившей сознание паники.

Даже если бы мама засиделась в гостях до утра, то обязательно написала бы сообщение, чтобы я не волновалась. Совсем не похоже на нее.

Быстро отыскиваю мамин номер в контактах и нажимаю кнопку вызова, чтобы в следующую секунду с ужасом услышать на кухне знакомую мелодию вызова.

Ее телефон дома.

Но где же она сама?

И тут замечаю детали, на которые вчера попросту не обратила внимания: разлитый на полу и уже подсохший чай, рядом телефон, кастрюля с супом на плите. Его определенно разогревали, а потом забыли поставить в холодильник. И в завершение картины: мамин пуховик, спокойно весящий в прихожей на крючке и черные сапожки на обувной полочке.

Не могла же она уйти из дома без верхней одежды?

В ужасе перевожу взгляд на часы – половина десятого утра.

Когда можно уже обращаться в полицию?

И где, мать его за ногу, дядя Витя?

Тупо смотрю на мужские тапки, что стоят на том же самом месте, где и обычно, а в следующее мгновение вздрагиваю, когда в руке вибрирует телефон.

Бездумно поднимаю трубку.

– Елизавета Алфёрова?

– Да.

– Вас беспокоят с городской клинической больницы номер десять. Сегодня к нам с бригадой скорой помощи поступила Наталья Алферова.

– Это моя мама, – глухо выдавила я, пытаясь сообразить, что происходит.

Монотонный и безучастный женский голос мне что-то еще рассказывает о состоянии моей матери. Из всего я воспринимаю только информацию о том, в каком отделении она сейчас находится, и какие личные вещи мне необходимо ей привезти.

А дальше, как в страшном сне.

Я ношусь по квартире, собирая сумку с одеждой, гигиеническими принадлежностями, сама умываюсь, одеваюсь и пулей, наперевес с тяжёлой сумкой, вылетаю из квартиры.

Пока бегу к остановке в рюкзаке за спиной снова звонит телефон. Я в впопыхах пытаюсь его достать и одновременно спешу – нужный мне автобус уже подъехал. Вскоре звонок прекращается. Уже в автобусе смотрю на экран – снова названивал Богданов.

Несколько мгновений я рассматриваю его имя в списке пропущенных. Палец зависает над кнопкой с зеленой трубкой, а потом я малодушно блокирую экран и убираю телефон обратно в рюкзак.

Не готова, сейчас с ним разговаривать.

ГЛАВА 5

Как за каменной стеной

Воспоминания о тех тяжелых месяцах, что мне пришлось пережить, пока мама была, практически прикована к кровати, вспоминать страшно.

Лечащий врач мамы мне долго и упорно объяснял, что у нее рак и спасти ее уже невозможно, а я глупая только плакала и умоляла доброго доктора сделать хоть что-то.

– У нее четвертая стадия. Опухоль настолько сильно расползлась по организму, что дала метастазы. Она неоперабельная. Вы понимаете меня?

Я рыдала, кивала, но не понимала.

Совершенно ничего не понимала.

– Но как же так доктор? Она же еще вчера улыбалась, ходила на работу. У нее мужчина даже появился!

Доктор коротко вздохнул.

– Скоротечность многоклеточной раковой опухоли. Наверняка ваша мать замечала недомогание, усталость, ее приступами мучил кашель. Вероятно, это не первый обморок.

Из ординаторской я тогда вышла совершенно раздавленная и морально, и физически. Казалось, будто из меня кто-то вытащил невидимый стержень, что делает нас сильными и устойчивыми к любым испытаниям.

Я просто отказывалась верить словам доктора, что маме отведено на этом свете всего пару месяцев. Мой практически детский мозг не воспринимал эту информацию, как реальность.

Вот я сейчас вернусь в палату. Мама улыбнется и скажет, что злой дядя доктор просто ошибся. У нее просто стресс. А потом мы соберемся и поедем домой, чтобы дальше кушать по вечерам сладости.

Но мама не улыбнулась и не встала с кровати.

Она грустно посмотрела на меня своими теплыми глазами и прошептала:

– Мне так больно, Лизонька.

И в тот момент я поняла, что не знаю, как сказать ей о страшном диагнозе.

– Голова болит?

– Нет, – она качает головой и прикасается к груди, ведет рукой по горлу, – Дышать больно.

Из больницы маму выписали через две недели. После курса химиотерапии, которую перенесла на удивление неплохо, она хоть и не посвежела, но приободрилась и даже стала вставать с постели.

Я все это время металась между работой, домом и больницей, совсем забросив университет, но не забыв про Алексея Богданова, которого я с того самого вечера, когда он приехал за невестой больше, не видела.

Наши с мамой кавалеры решили синхронно испариться из действительности.

Дядя Витя в больницу к маме так и не пришел и появился дома всего один раз – решил забрать свои тапки, треники, предварительно порывшись в холодильнике на предмет съестного. Я, в тот самый первый день только-только вернулась из больницы, и мне было глубоко фиолетово, где там лазит мужчина. Все мысли были только о страшном диагнозе мамы. Поэтому я собственно и не заметила, что вместе с трениками дядя Витя прихватил деньги из маминой шкатулки и мой телефон.

Когда я обнаружила пропажу, было уже утро следующего дня. Немного придя в себя, я хотела было перезвонить Алексею, чтобы, наконец, поговорить о произошедшем и объяснить ему, что я с чужими женихами не встречаюсь. Потянула руку за телефоном, но полка, на которую обычно его кладу неожиданно оказалась пуста.

Я сначала и подумать не могла маминого сожителя. Решила, что он где-то дома валяется. Дядя Витя хоть и был странным, но казался вполне приличным человеком. Дошло до меня только после того, как, не найдя в доме телефон, полезла в шкатулку за деньгами, которых там, естественно, не оказалось.

Это очередное предательство было уже чем-то закономерным.

Странно, но не было злости, ровно как и желания поквитаться с мужчиной.

Ворованное не пойдет ему впрок. Все в этой жизни возвращается. И дяде Вите вернется.

Заявлять в полицию не стала, а просто на оставшиеся деньги, что были у меня на зарплатной карточке, купила новый замок и на следующей же день, его поменял слесарь.

После выписки наша жизнь входила в новое русло. В нем казалась вода течет в искаженном направлении.

Мама с каждым днем слабела, жаловалась на боли и таяла на глазах, а я, стараясь всеми силами не высказывать своего отчаяния, терпела, работала, чтобы прокормить нас обеих и ухаживала за мамой. Она теперь была слабее ребенка. Пыталась ходить по квартире, готовить, но очень быстро уставала и пару раз падала от головокружения на пол. Один раз в ванной, чудом не расшибив об раковину себе голову, а затем на кухне.

– А куда делся твой молодой человек? – однажды вечером спросила мама.

– Какой? – вылупилась на нее я.

– Ну, тот, которого ты скрывала, но я-то вас видела в окошко.

– Мы расстались, – сухо ответила, отводя взгляд.

– Так быстро? – удивилась мама, – А из-за чего?

– Да, козел он, просто.

Как бы мама ни пыталась выудить из меня больше информации, я терпеливо молчала. Разговаривать о Богданове совершенно не хотелось. Я через несколько дней после кражи телефона восстановила свою симку, но он больше не позвонил. Его номер у меня пропал вместе с ушлым дядей Витей, поэтому к сожалению, а может к счастью, сама ему позвонить не могла.