Страница 189 из 198
– Да вам, однако, ваше величество, стоит только приказать, и полагаю, что…
– Кому?
– Этим людям, которые…
– Которые неволят к браку? Я этого не могу.
– Почему же?
– Потому что не хочу. Я не хочу в частном деле приказывать.
– Попросите.
– И не хочу просить!
– Тогда извините… государыня…
Воронцов замялся и прибавил тише и улыбаясь:
– Извините. Но тогда что же я-то могу.. Приказать я не могу. А просить – меня не послушают.
– Подумайте, как быть. Я вам даю сроку день. Ну, три дня. Подумайте.
Воронцов изумлялся, государыня улыбалась. Они посмотрели друг другу в глаза.
– Ваше величество. Моё положение очень трудно, – заговорил канцлер. – Есть персидская пословица, которая говорит: коли идёшь тёмной ночью с фонарём, освещай кругом, а не себя самого, а то упадёшь. Вы изволили как бы осветить меня одного и только ослепили… Я прежде кой-что сам видел в темноте; теперь, освещённый, я ничего не вижу, кроме пламени. Осветите мне путь, по которому я должен идти.
– Я этого не могу… – тихо отозвалась Екатерина.
– Ваше величество!.. – воскликнул Воронцов, и голос его говорил: «Тогда что ж я-то могу?» Наступило молчанье.
– Знаете что, граф, поезжайте к Алексею Григорьевичу Разумовскому. Вы это можете?
– Извольте.
– Вы с ним в очень добрых отношениях. А он человек такой же скромный и хороший, как вы. На его слова можно положиться вполне. И он мне душою предан. Поезжайте к нему и посоветуйтесь в этом деле. Я бы поехала сама, послала бы к нему эту вдову, но это будет неловко. Через третье лицо действовать легче.
– Слушаюсь, – вымолвил Воронцов, но продолжал глядеть в лицо государыни озабоченно и вопросительно, будто ожидая дальнейшей беседы.
– Вы с графом Разумовским посоветуйтесь… Он делец! Так, например: представьте себе такой случай, может быть, есть какие-нибудь бумаги… Документы. Надо знать, где они и у кого они. Если их уничтожить и затем отрицать, что они существовали когда-либо на свете, то дело будет нами тотчас выиграно… Без приказаний и без просьбы!..
Государыня произнесла эти слова уже совершенно серьёзно, даже холодно.
Воронцов переменился в лице и просиял.
– Спасибо, ваше величество. Вы сразу мне путь осветили. Да, граф Разумовский может, я знаю, дать мне хороший совет.
Государыня подала руку и вымолвила полушутя:
– Вручаю вам судьбу этой вдовы, обладающей хорошей, даже лучшей чертой в человеческом характере, особенно редкой в наше время и редкой в женщинах. Она благодарное существо. Elle a la bosse de la reco
Государыня улыбнулась милостиво и прибавила:
– До свиданья – и bo
– Завтра буду иметь честь привезти ответ, – сказал Воронцов и вышел довольный, но немного озабоченный.
«Всё в его руках, – думал он,-А хохлы упрямы. Приказывать нельзя. Пугать – напрасно и недостойно. Просить… Да просить! Ей нельзя. А мне можно!»
– Долго беседовали! Я думал, конца не будет! – произнёс над ним довольный и громкий голос.
Генерал-адъютант Орлов заступил Воронцову дорогу. Канцлер поневоле остановился и поздоровался с фаворитом.
– С такой собеседницей, как царица, часы летят быстро! – отозвался он.
– И коварные беседы вели, вероятно, граф?
Воронцов удивлённо взглянул на Орлова.
– Дипломатия и коварство одно и то же, – объяснил тот. – А вы, вероятно, беседуя с государыней, обсуждали вопрос, как составить новый союз против кого-нибудь.
– Что ж… Это дело житейское во внешней политике. Война хитрости с умыслом. Дипломатией зато избегается часто настоящая война, губительная для людей, – усмехнулся Воронцов.
– А часто составители политических планов и союзов именно и вызывают неожиданную и губительную войну, – усмехнулся и Орлов.
– И это бывает! Тогда надо постараться выйти победителем. Расхлебать заваренную кашу, как говорит русская пословица.
– При Елизавете Петровне действовали прямо, открыто. И бывало лучше. Хитрость не добродетель! – резче вымолвил Орлов.
– Но и не порок, когда она служит орудием в добром деле и ради благой цели.
– Но ведь ваша благая цель и доброе дело для вашего неприятеля есть обратно дурная цель и злое дело! – отозвался Орлов быстро и смеясь несколько принуждённо.
– На том свет стоит! – тоже усмехаясь, ответил Воронцов. – Всяк за себя, а Бог за всех.
И смеясь, по-видимому, добродушно, канцлер империи и генерал-адъютант императрицы разошлись, любезно пожав друг другу руки.
«Un fin matois![230]», – подумал Воронцов.
«Да, рыльце в пуху», – подумал Орлов.
«Он догадывается? Как будто она окружена шпионами…» – думал канцлер.
«Да. Они были правы, предвидев, что будет выбран именно Воронцов. И выбран тайно», – думал генерал-адъютант.
XXVIII
Наутро рано после картёжного вечера у князя Козельского по Москве уже бежала молва, что на молодого князя было покушение на убийство с целью грабежа. Подобное в Москве ночью было постоянно и никого не удивило. Но второе, разнесённое молвой, хотя и бывало, но нечасто. Князь Козельский выиграл в карты у гостя-офицера красавицу, его подругу. Слух об обоих происшествиях достиг и Павла Максимовича. Приехав среди дня, как всегда, на квартиру Маловой, он не нашёл её дома и, узнав от горничной, что она уехала ещё в полночь и с тех пор сгинула, перепугался насмерть. Первой его мыслью было, конечно, что женщина где-нибудь ночью тоже подверглась нападению с целью грабежа, но, однако, сведение, что она выехала со своим знакомым, капитаном Кострицким, противоречило этой догадке.
Разумеется, тотчас и прежде всего Квощинский навёл справки, где живёт Кострицкий, и поехал к нему. Кострицкий сидел у себя почти счастливый после всего пережитого за ночь, так как князь простил ему его проигрыш. Узнав, что его спрашивает Квощинский, он, разумеется, не сказался дома. Объясняться им обоим было крайне мудрено. Объяснять Квощинскому, по какому праву и на каком основании он мог ставить на карту Настасью Григорьевну, значило выдать женщину головой. А кто знает, как ещё повернётся дело. Квощинский после полудня ещё раз поехал к капитану и снова не застал его дома. Он собирался снова приехать вечером, но случайно встретился у брата с Сашком. Будучи слишком занят происшествием, он невольно передал молодому человеку, что случилось: их общая хорошая знакомая, госпожа Малова, таинственно исчезла из дому и пропадает уже скоро сутки.
Сашок наивно выпучил глаза на Квощинского и ещё более наивно выговорил:
– Да ведь её же дядюшка выиграл!
– Дядюшка? – повторил Квощинский. – Выиграл? Что вы хотите сказать?
– Вчера вечером у дядюшки игра была и Настасью Григорьевну проиграл капитан Кострицкий.
Квощинский как-то присел, как если бы у него подкосились ноги, двинул языком, чтобы сказать что-то, но произнёс только, как параличный:
– Ва-ва-ва!..
Затем он опустился на ближайший стул и понемногу, не сразу, отдышался.
– Говорите! Что вы? Как? Что такое? Ради Создателя! Не пойму ничего! – взмолился он.
Сашок сообразил, что, должно быть, сделал неосторожность, но было уже поздно, и он несколько подробнее объяснил Павлу Максимовичу, что госпожа Малова находится теперь в доме дяди и принадлежит ему по праву.
– По праву? По какому праву? – заорал Квощинский. – По закону это безобразие, насилие, издевательство…
Сашок, никогда не видавший Квощинского в таком азарте, смутился и подумал:
«Чёрт меня дёрнул не в своё дело вмешиваться!..»
228
У неё очень развита черта признательности (фр.).
229
Удачи! (фр.)
230
Лукавый хитрец! (фр.)