Страница 57 из 67
Он прижимает к себе тельце, словно младенца. Смотрит на него и не может налюбоваться. Конечности у него окоченели, торчат сухими ветками, и никакой ветер их никогда не согнёт. Вода стекает на пол, на штаны, на резиновые сапоги.
Спаситель гордо идёт к двери. За ней в коридоре ждёт гостя кровать — стальной стол на резиновых колёсиках размером с шайбу. Мокрое тело ложится на холодный металл. Спаситель наклоняется к уху, выглядывающему из копны рыжих волос, и шепчет:
— Не бойся умирать. Никогда. Ни сегодня, ни завтра, ни в следующей жизни. Сейчас я вернусь.
Он возвращается к шкафчикам. На липкое от пота тело надевает серую майку и коричневый фартук из кожи.
Вернувшись, берётся за резиновые ручки тележки и отправляется в конец коридора, где тускло и одиноко.
Мелькает свет. Мелькает счастливое лицо спасителя.
Трубы на потолке тянуться бесконечными лабиринтами, сворачивая то в одну комнату, то в другую, то просто исчезают в стене.
Заглушая скрип резиновых колёс, спаситель говорит:
— Каждую ночь я вижу один и тот же сон. Я сплю во влажной норе. Моё тело кишит паразитами, а в волосатую шкуру вгрызаются вши. Длинными когтями я расчёсываю зудящее место и продолжаю спать дальше. Мне комфортно. Тепло. Меня окружают мама и папа. Девять братиков и сестёр лежат вокруг меня. Мы все чешемся, а потом спим. Чешемся и спим. И нам хорошо.
Мелькает свет. Мелькает довольное лицо спасителя.
— В воздухе стоит вонь фекалий и белковых выделений. Даже во сне, по запаху мочи я могу определить — кто, где лежит. Мы сыты. Нас никто и ничто не беспокоит.
Мелькает свет. Мелькает грустное лицо спасителя. Его голос становиться таким же грустным.
— Но, когда полотно лопаты вонзается в землю над нашими тельцами, проникает в нору и отрубает дюжину розовых хвостов, покрытых мелкими волосами, — воздух начинает бурлить оглушительным писком. Горячая кровь брызгает во все стороны, перемешивается с землёй, пачкает мне шкурку.
Удар — и сестрички с братиками похожи на выпотрошенных кур.
Удар — и больше нет мамы с папой.
Удар — и я просыпаюсь.
В следующей жизни мне будет сниться, как я умираю в этой жизни.
Стоит гул газовых ламп. Свет больше не мелькает на лице спасителя.
— Приехали, — говорит он.
Остановившись возле массивной двери, он подходит к голому телу. Глядя в глаза, еле заметные сквозь узкие щели век, он по-философски заявляет:
— Здесь заканчивается твой духовный путь. Ты обретёшь новое тело, оставив старое в дар обречённому обществу. Я позабочусь о нём, обещаю. Ты не поверишь, но после смерти твоё тело даст этому миру гораздо больше пользы, чем при жизни. Оно даст надежду.
Спаситель сделал пару кругов вокруг тележки, рассматривая каждый миллиметр кожи своего немого гостя.
— Ну всё, — его голос неожиданно дрогнул, — пришло время прощаться.
Спаситель замирает. Пальцами ведёт по белой руке, огибает костлявое плечо и запускает пятерню в рыжую шевелюру. Обхватив затылок, он отрывает голову от блестящей постели. Наклоняется и шепчет на ухо.
— Надеюсь, сон, держащий тебя за руку, в следующей жизни будет дарить только спокойствие, прочь разгоняя кошмары.
Четырёхпалая ладонь выныривает из кармана штанов. Пальцы пропущены сквозь кольца вентиля, похожего на кастет. Он красного цвета с бурыми пятнами крови. Словно поцелуй перед сном, кастет нежно касается кожи на лбу спящего. Затем зависает в воздухе.
Спаситель делает вдох. Смотрит на рыжие волосы, бороду, на брови, похожие на ветки со спелой облепихой. И бьёт.
Кость черепа лопается, расплющивая лобную долю мозга крупным осколком.
Влажные тела, охваченные любовью, скатываются с дубового стола и улетают в пустоту.
— Я люблю тебя!
— И я тебя…
Если закончится кислород — сознание сможет протянуть семь минут, до полного выключения.
Розовый свет приятным теплом ласкает кожу спасителя. Влажный воздух пахнет зеленью. Принюхавшись, можно ощутить нотки озона, словно пару минут назад молния разорвала воздух и пробежалась по металлическим столам. Капли пота быстро выступили на гладком лбу, отражая потолок, увешанный парой дюжиной ламп.
Скрип колёсиков оборвался когда тележка остановилась возле стола с табличкой “5”.
— Твои золотые волосы — знак, посланный мне “волной”, — говорит спаситель, перекладывая тело, без рук и без ног, на стол. — Для тебя я хранил особые зёрна.
Резко обернувшись, спаситель кинул злой взгляд на дверь. Прищурившись, крикнул:
— Да, сестрички, особый! И вам их не отнять!
Ему никто не ответил. Лишь шуршание тонких пластиковых трубок, раскинувшихся паутиной на потолке, разбавляет тишину в помещении. Он возвращает взгляд на тело, и с неподдельной нервозностью, добавляет: — Нужно торопиться, но вначале…
Заиграла музыка.
Подогнав стул по высоте, спаситель уселся рядом с телом. Разложил инструменты. Приготовил необходимые жидкости. Нарвал тряпок; оставшимся куском вытер пот с лица и спрятал в карман. Тело обросло трубками, необходимых для поддержания жизни. Кровь и еда теперь циркулируют в шмате мяса и костей.
Волнение нарастало. Пульс спасителя можно было почувствовать всего лишь встав рядом, даже не поднося пальцы к его шее.
Облизывая языком губы, он выставил кулак над голым телом и медленно разжал пальцы. Среди содранных мозолей на ладони покоились семена пшеницы — богатство в умелых руках, и пыль в неумелых.
— Тридцать пять штук. Тридцать пять золотых колосьев вырастут, созреют и дадут одну тысячу семьсот пятьдесят новых зёрен. Тридцать пять надрезов я должен буду сделать на твоей, медленно разлагающейся коже.
Разметив на спине точки, он притронулся к холодной стали. Увидев своё отражение на скальпеле, его разум переместился в детство, где однажды он испортил коровью кожу дрожащей рукой. Пётр Михайлович — его беззубый дед — увидев оплошность нелюбимого внука, взорвался как вулкан, заливая испуганное лицо слюнями и бранными слова. Затем обернул руку восьмилетнего мальчика лисьей шкурой и начал бить по ней палкой. Больно, но зато без синяков. Под вечер дед заставил внука, собственноручно, заколоть козу, освежевать и приготовить шкуру к сушке.
Под крики Мика Джаггера, медицинский скальпель резал кожу, как полиэтиленовую упаковку долгожданного подарка. Капли крови затекали под мышки, скатывались по коже, обвисшей между ребер, и успели набрать маленькую лужицу на пояснице, скрыв кудрявый пучок волос.
Спустя час можно было предположить, что это тело заключённого после расстрела. Его ставят лицом к стене. Палач заряжает тридцать пять золотых пуль в магазин, примыкает его к автомату и передёргивает затвор. Превращение кожи в решето с идеально ровными отверстиями произойдёт через:
3…
2…
1…
Голос Мика Джаггера тонет в рокоте выстрелов. Дымящиеся гильзы падают на землю, а тем временем золотые семена испещряют спину, проникая в тело до костей.
Приговор приведён в исполнение.
На языке ощущается привкус меди и кисловатого пота.
Заготовленными тряпками спаситель стирает кровь со спины спящего, аккуратно обводя отверстия. Кожа вздулась и покраснела, но он еще не закончил. Остался последний шаг — изюминка. Рука выуживает пластиковую бутылку из-под стола. Нога спасителя трясётся. Язык продолжает лизать губы, размазывая по ним кровь. Жидкость, похожая на выделения перегноя после дождя, льётся на спину, заливая вздувшиеся отверстия.
Губы растягиваются в широкой улыбке, подчёркивая ровные зубы жемчужного цвета. Он достаёт из кармана тряпку и вытирает лицо. Ткань пропитывается липким потом, слюной и слезами. Редкие капли ускользают сквозь морщинки и растворяются в мелкой щетине на щеках.
— Цвети! — кричит он.
Фартук и майка летят на пол. Мужчина выходит на центр комнаты. Его мокрое тело вспыхивает розовым светом. Пальцами он проводит по животу, чувствуя выступающий шрам, его кривые края. Сросшаяся кожа стала тонкой и гладкой. Волосы на ней не растут. Шрам от ножа, вспоровший кожу от пупка до самых ребер. Боль давно ушла, но вот воспоминания — никуда не уйдут. Воспоминания заснули, спрятавшись где-то глубоко в голове. И спали бы дальше, не увидь он женские глаза сквозь пластиковую маску. Стиснув зубы, он представляет женский взгляд, окутанный облаком крови, и еще раз проводит пальцами по шраму, но уже грубо, терзая кожу содранными мозолями, словно наждачной бумагой. Затем еще раз проводит. Ему щекотно. Медленно, лицо расплывается в широкой улыбке.