Страница 8 из 19
Дорогая испустила томный вздох, от которого яблочно-хмельной аромат приворотного окреп.
– Вообще-то… – начал было па Мимиров, но обе дамы повернулись к нему и хором произнесли:
– А вы помолчите!
– Вас вообще здесь не стояло, – добавила панна Гуржакова непререкаемым тоном. – А потому поимейте совесть вести себя прилично!
От этакой наглости пан Мимиров онемел.
И растерялся.
И растерявшись, почти позволил вытолкать себя из кабинета, но в последний миг опомнился и растопырил руки, будто желая дверь обнять.
– Что вы себе позволяете?! – взвизгнул он, отбиваясь от дам, единых в своем желании избавиться от лишнего свидетеля. – Что они позволяют?!
Обратился пан Мимиров уже к Себастьяну.
И тут же подобрался.
– А вы… вы что себе позволяете? С рогами на рабочее место являться?! Пугать бедных горожан чешуею… я буду жаловаться!
– Не сомневаюсь, – прохрипел Себастьян, осознавая, что ему-таки повезло. Яблочный дурман младшенькой Гуржаковой, которая изо всех сил старалась оным дурманом пользоваться и теперь отчаянно хлопала ресницами и губки надувала, но оттого не становилась симпатичней, мешал зелью Белялинской, из чего бы оное зелье не было изготовлено. Главное, что почесуха не позволяла сосредоточиться на мыслях о женитьбе…
…кольцо прикупить надобно.
…или без кольца… сразу в храм… не откажут…
Себастьян шагнул к окну. Он почти выдрал разбухший от влаги переплет, и не удивился, что стекла посыпались.
– Вам дурно? – с притворною заботой осведомилась панночка Белялинска.
Себастьян лег на подоконник и высунулся, сколько сумел. Подоконник был влажным и облюбованным голубями, а значится, костюм придет в негодность… плевать.
Дождь.
Шумит в водосточной трубе… рядом с кабинетом лежит, а Себастьян все гадал, что это за стеной этою шубуршится. Вода… вода – это хорошо. Холодненькая.
С неба.
Стекает по волосам, по коже, смывая приворотную отраву.
– Пан Мимиров, – он растер воду по лицу, и проклятый зуд унялся, а вот мысли о женитьбе не исчезли. Приглушенными стали, это да, но вот… – Пан Мимиров, окажите любезность, пригласите дежурного… и пусть пару акторов вызовет, кто есть на месте… будем оформлять протокол.
– Какой протокол?
Панна Гуржакова зонтом перекрыла выход из кабинета.
– Обыкновенный, – Себастьян отряхнулся. – О применении запрещенных веществ к лицу, пребывающему на государственной службе с целью…
Ему пришлось вновь высунуть голову в окно и, открыв рот, дышать, потому что зуд сменился приступом тошноты. Она накатывала волнами, сменяясь резью в желудке…
…похоже, язва есть естественная болезнь воевод.
– Это он о чем?
А вот актерствовать панна Гуржакова не умела.
– О том, дорогая, что ваше приворотное, похоже, порченным оказалось, – лицемерно ответила панна Белялинска. – Сочувствую…
– И ваше тоже, – добавил Себастьян, справившись с дурнотой. – А еще, похоже, использовали вы весьма любопытные ингредиенты…
Он с трудом разогнулся.
– Мне вот любопытно, откуда такое единство?
Дамы молчали.
Панночка Гуржакова потупилась и тоненько всхлипнула, а вот Белялинские держались спокойно, будто не их сейчас обвиняли.
– Не понимаю, о чем вы, – произнесла старшая… да, голос у нее… такой голос очарует.
– Еще одно слово, – Себастьян сунул в ухо палец, – от вас, дорогая, и вместо храма вы отправитесь в камеру. И будете там находится, пока зелье не выдохнется…
Пан Мимиров молчал.
Ошеломленный?
Пораженный?
– А все ты, – первой не выдержала генеральша. – Вечно влезешь со своими… назло мне!
– Поверь, дорогая, здесь ты совершенно не при чем… девочки, воевода не в духе… полагаю, нам стоит заглянуть в другой раз…
Обе панночки присели.
– Стоять! – отпускать их Себастьян намерен не был.
– Помилуйте, вы действительно полагаете, будто мои дочери… это недоказуемо…
– Кренделя…
– Оставьте их себе, – снисходительно произнесла панна Белялинска. – И если в них и вправду найдется хоть что-то, я уволю кухарку. Она давно на моего мужа заглядывалась… может, и вправду приворожить решила? Кто знает… а может, вам примерещилось…
Пан Мимиров только крякнул и от двери отступил, то ли опасаясь связываться с Белялинской, которая ныне вовсе не казалась слабою и болезной, как о том говорили.
…а зелье, выходит, не в кренделях.
…задержать?
Надо бы… только слухи пойдут… и плевать бы на слухи… кляузы… но если Себастьян ничего не найдет… а он крепко подозревал, что ничего не найдет…
– Вообще, – отмерла панна Гуржакова, – по какому праву вы обвиняете наших девочек?! Встречаетесь с этою особой…
– О да, – панна Белялинска благодарно улыбнулась подруге за подсказку. – Я слышала, она совершенно потеряла страх… и та история… вы не знаете, она как-то связалась с одним мальчиком из хорошей семьи… едва замуж не выскочила… а оказалось – приворот…
Ну да, что уж проще, на Ольгерду спихнуть.
– Поймите, – в темных очах Белялинской примерещилась насмешка. – Вы, конечно, в своем праве, но… если вы испортите репутацию моим дочерям… нашим дочерям… мы сделаем все возможное, чтобы…
Она выразительно замолчала.
А пан Мимиров неожиданно произнес:
– У вас доказательств нету!
Нету.
И не будет.
Ведьмака бы нормального, так нет же ж… тьфу ты… да и дело такое… смех и только… не хватало, чтобы его, Себастьяново, имя в суде из-за такой ерунды полоскали.
…и так полощут.
– И вообще, – пан Мимиров ткнул пальцем в коробку. – Может, вас этот приворожил…
– Кто? – поинтересовались обе панны, а панночки удостоили несчастную коробку ревнивых взглядов.
Себастьян вновь высунул голову в окно, радуясь, что дождь усилился. Текучая вода снимала и зуд, и от мыслей дурных избавляла.
…суд не выход, хотя… наказать примерно… но за воздействие это каторга… а посылать девиц, пусть и не шибкого ума, на катаргу за-ради материных амбиций…
– Этот… аноним, – пан Мимиров сделал махонький шажочек к коробке, потом еще один… и еще… он пощупал шелковый пышный бант, понюхал зачем-то пальцы и печально произнес. – Краскою воняет… вот же ж…
– А и вправду, краской, – совсем иным, мирным тоном произнесла панна Гуржакова, потянувши длинным носом.
– Полный беспредел, – пан Мимиров сунул тросточку в подмышку и обеими руками потянулся к коробке. – От кондитерских коробок должно сдобою пахнуть. Или ванилью. Или шоколадом…
– Стойте, – Себастьян попытался остановить… не то, чтобы подозревал дурное, скорее по старой привычке своей, коия утверждала, что сюрприз – это не всегда приятно.
Однако услышан не был.
– …а тут краской… и заметьте, я трижды жалобы писал. Яйца берут дурного качества… молоко отстоявшееся. И сливочки, небось, снимают… а продают втридорога…
Шелковый бант соскользнул, словно только и ждал, чтобы его потревожили.
– Не трогайте!
– А вам есть чего скрывать? – голос пана Мимирова был преисполнен подозрений. – Конечно… я всем говорил, что не может живой человек взяток не брать!
И с коротким победным смешком он поднял крышку.
Дальше произошло несколько событий.
Старшая панночка Белялинска завизжала, ее младшая сестрица лишилась чувств, впрочем, как-то так, что упала не на пол, который особою чистотой не отличался, но на кушеточку, томно забросив ручку на белое чело. Панночка Гуржакова застыла с приоткрытым от удивления ртом, а матушка ее, брезгливо поморщившись, произнесла:
– Странные у вас вкусы, пан Себастьян.
В коробке, на промасленной бумаге, на фарфоровом блюде, лежала голова.
Человеческая.
Мужская.
Себастьян закрыл глаза и ущипнул себя, очень надеясь проснуться. А что… мало ли какие сны снятся. Может, он вообще не воевода, а тихий и скромный старший актор, всецело довольный своею должностью и судьбой… и нет ни Гольчина, ни местное управы, ни панн с панночками, его крови и жития жаждущих, ни пана Мимирова… ни головы.