Это все правда

— Не желает ли кто бренди? — вмешался я.

Уэллс, занятый разговором с Кернером, только отмахнулся от Онслоу.

— Он хорошо работает, что еще нужно?

Онслоу ретировался, а после я принес бренди и стаканы на серебряном подносе.

Уэллс твердил Кернеру о необходимости закончить проект фильма «Это все правда», который он снимал в Рио. В «РКО» увидели отснятый материал — орды скачущих в карнавальных плясках черных, — пришли в ужас и закрыли картину.

— Три части. Всего три части, — умолял Уэллс. — «Жонглеры», «Мой друг Бонито» и историю самбы. Если вы проявите остальной материал, я смогу смонтировать фильм ко Дню благодарения. Всего одно небольшое дополнительное вложение — и студии будет, что показать, она окупит деньги, которые вы потратили. Нельсона Рокфеллера ожидает успех с проектом «Доброго соседа»[1], а я смогу продолжать снимать те фильмы, которые требует от меня «РКО».

Кернер, избегая смотреть на Уэллса, старательно чертил что-то десертной вилкой на белой скатерти.

— Орсон, при всем моем к вам уважении не думаю, что студию интересуют те фильмы, снимать которые мы вас пригласили. Критика просто высекла «Кейна», а по всему видно, что «Амберсонов» ждет такая же, если не худшая, участь.

Улыбка Уэллса показалась мне слишком поспешной.

— Вариант «Амберсонов», который сейчас идет в театрах, имеет лишь отдаленное сходство с тем, что снял я.

— Я не видел ни того, ни другого варианта. Зато видел отчет о предварительном кинопоказе в Помоне. Публика смертельно скучала на вашей трагедии. Критики полагают, что люди хотят веселиться. Рецензии были убийственными.

— Я читал рецензии, Чарлз. Половина зрителей считает, что лучшего фильма им еще не доводилось смотреть. Те же, кому он не понравился, пишут «веселье» через «и». Хотите, чтобы ваши фильмы судили люди, не умеющие правильно написать «веселье»?

— Мы не можем позволить себе полупустые залы.

Я метался взад-вперед, убирая со стола и слушая их перепалку. Харан чем-то занималась в салоне.

Когда посуда была вымыта, Маноло улегся на койку, и вскоре вся команда, кроме меня и лоцмана, крепко спала. Я примостился в темноте на гакаборте, дымя сигаретой двадцатого века и продолжая подслушивать. Пока что Кернер проявил себя уморительно показательным «предком» тех студийных шишек, с которыми я был знаком. Люди этого типа ничуть не изменились за последние сто лет. Уставшая Барбара растянулась на скамье, положив голову на колени матери. Мэри гладила волосы дочери и шептала:

— Утром, когда мы доберемся до Каталины, сможешь нырнуть с борта яхты.

— Мамочка! — воскликнул девочка. — Разве ты не знаешь? Эти воды буквально нашпигованы акулами.

Мать и дочь немного поспорили насчет того, уместно ли хорошо воспитанной молодой женщине употреблять такое слово, как «нашпигованы», но вскоре замолчали, так и не найдя единого решения. Уже совсем стемнело, взошла луна. На кончиках мачт, бушприте и корме мерцали ходовые огни. Если не считать хлопков флага над головой и плеска волн о борта, единственным звуком в мире был чарующий голос Уэллса.

— Чарлз, послушай… тут у меня оригинальный вариант фильма… та пленка, которую выслали в Рио до предварительного показа. Шифра! — позвал он, допивая бренди. — Проектор готов? Чарлз, хотя бы взгляни! Вот увидишь, это достойная работа!

— Пожалуйста, папа! — вскинулась Барбара. — Давай посмотрим!

— Дело не в достоинствах, Орсон, — бросил Кернер, не обращая внимания на дочь. — Дело в деньгах!

— Деньги? Откуда тебе знать, что именно принесет прибыль, если ты никогда не рискуешь?

Голос Уэллса становился чересчур громким, и миссис Кернер явно встревожилась. — Какая крупная фирма в Америке не тратит деньги на эксперименты? Иначе будущее преподнесет тебе неприятный сюрприз, и ты в два счета вылетишь из бизнеса.

В двери появилась голова Харан.

— Проектор включен, Орсон.

— Орсон, мне действительно не хочется… — начал Кернер.

— Брось, Чарлз, ты у меня в долгу и по крайней мере должен посмотреть то, что я наснимал. Даю слово, это все, о чем я прошу.

Они вышли в салон. Я прокрался вдоль стены каюты и заглянул в окно. На одном конце стола тикового дерева Харан установила проектор, на другом — экран. На скамье стоял открытый яуф, и в проектор был вставлен первый ролик.

— Я устала, — объявила Мэри Кернер. — Прошу меня извинить, я, пожалуй, пойду к себе.

— Мама, но я хочу посмотреть фильм, — заупрямилась Барбара.

— Думаю, тебе тоже пора в постель, — отрезал Кернер.

— Нет, позволь ей посмотреть, — попросил Уэллс. — Фильм, может быть, немного мрачен, но ничего предосудительного.

— Не желаю, чтобы она смотрела мрачные фильмы, — проворчал Кернер.

Уэллс сжал кулаки и сказал уже тише:

— Жизнь вообще довольно мрачная штука.

— В том-то и дело, — кивнул Кернер, не подозревая, что ступает по тонкому льду. — Идет война. Люди не хотят новых тревог, — и, немного подумав, добавил: — Если вообще чего-нибудь хотят.

— Что ты сказал?

Кернер, который в этот момент как раз усаживался, повернулся спиной к Уэллсу.

— Что? — бросил он, выпрямляясь и оборачиваясь.

Уэллс протиснулся мимо Харан и резкими, порывистыми движениями принялся снимать ролик с проектора.

— Забудь, Шифра. К чему расстилаться перед филистером?

— Что такое филистер? — нарушила Барбара напряженное молчание.

— Филистер, моя дорогая девочка, — пояснил Уэллс, — приодетый вариант идиота. Филистер не отличит шедевра от хот-дога. А тебе выпало счастье иметь в отцах полного и законченного филистера.

— С меня, пожалуй, довольно, — пробормотал Кернер.

— С ТЕБЯ довольно? — прогремел Уэллс. — МЕНЯ тошнит от всей вашей шайки алчных стяжателей, лжецов и обманщиков. Когда кто-нибудь из вас сдержал данное мне слово? Когда? Предатели!

Качнувшись вперед, он смел со стола проектор. Жена и дочь Кернера, испуганные грохотом, бросились прочь. Харан, которая, очевидно, видывала и не такое, даже не пыталась урезонить босса. Лицо Кернера побагровело.

— Все, хватит! — объявил он. — В толк не возьму, что заставило меня подвергнуть свою семью испытанию общением с безумцем вроде тебя! И если мое слово хоть что-то весит, тебе больше никогда не работать в Голливуде.

— Ты, ублюдок! Не нуждаюсь я в твоем разрешении! Кернер ткнул пальцем во вздымавшуюся грудь Уэллса.

— А знаешь, что говорят в каждом клубе города? Там говорят: «В борьбе с Уэллсом любые средства хороши». — И, повернувшись к съежившейся секретарше, добавил: — Доброй ночи, мисс Харан. — После чего проследовал за женой и дочерью в свою каюту.

Уэллс стоял неподвижно. Я оторвался от окна и поднялся в рубку.

— Что там такое? — спросил вахтенный.

— Мистер Уэллс только что столкнулся с айсбергом. Не волнуйся, мы пока не тонем.

«Роузбад» имеет одно и то же значение что в английском, что в немецком — розовый бутон.

Моя матушка воображала себя художницей и была связана с «Сент Лье», сетью арт-салонов, спонсируемых Брюсселем, так что я вырос в убогой галлерее Швабинга, где она выставляла свои поблекшие виртуальности. Помню, одной из них была скульптура вагины, в самой середке которой голографический проектор выдавал образы, менявшиеся каждый раз, когда мимо проходил новый посетитель. Одним из них был мужской рот с усиками над верхней губой, шептавший «роузбад».

Было ясно, что это изображение откуда-то передрали и что говоривший не был немцем, но тогда я не знал, кто он. Только уехав из Мюнхена, чтобы поступить на кинематографический факультет нью-йоркского университета, я увидел «Гражданина Кейна».

Я намеревался стать художником, каким так и не стала мать, никоим образом не связанным со старой Европой или забытым Богом двадцатым веком. Я был умен, проворен и убедителен. И мог создать прекрасное видение единства Искусства и Коммерции для любого потенциального спонсора, так что вышеуказанный спонсор просто изнемогал от желания выложить денежки. К двадцати шести годам я сделал два фильма: «Крепость одиночества» и «Слова Христа в красном». «Слова…» даже получили премию за лучший сценарий на кинофестивале в Триесте в 2037 году. Я стал широко известен в узких кругах, но не заработал и десяти центов. И если не считать этих узких кругов, никто не видел моих фильмов.

1

Пафос «Доброго соседа» — курс внешней политики, провозглашенный Т.Рузвельтом в начале XX века по отношению к странам Латинской Америки, которые испытывали страх перед растущим вмешательством США в их внутренние дела. (Здесь и далее прим. перев.)