Времена Смертных

За долгие недели моей «комы», когда я почти не шевелилась и мало с кем говорила, я сажусь на кровати и опускаю ноги на пол. Ступни касаются прохладных плит. Приятная дрожь пробегает по телу, кожа на руках покрывается мурашками. Все такое яркое и реалистичное, но я сомневаюсь, что это, по правде. Дневной свет мощно бьет в глаза, зима окончательно накрыла мой бессмертный город и лучи, холодные и белые, насквозь пронизывают бумажные занавеси на окнах. Мои последние минуты жизни растягиваются.

Набираю в легкие воздуха и встаю в полный рост; надо же, я думала, что голова неимоверно закружится, я повалюсь обратно на постель, но держусь прямо. С высоты своего роста я вижу панораму Византии: город погружен в белое море, выкрашенные в светлые тона небоскребы в сравнении с белизной снега, кажутся грязно-серыми и от этого угрюмыми. Магнитные кольца дорог при ярком дневном свете будто вырываются из облаков, опутывая город холодными механическими пальцами. Тут и там снуют правительственные планолеты, стерегущие общественный порядок. На каждом этаже видимого небоскреба сияют рекламные щиты, для меня – рекламирующие одно и то же, все как один. Тоска. И вдобавок ко всему – туман! Полупрозрачный дым наседает на Византию сверху, душит, лишает и без того тучный город воздуха. Она представляется мне не юной царицей, чье величие не вызывает сомнений, а старой опозоренной девой, чей век прошел и жалко на нее смотреть.

Пора уходить. Византия не в силах меня остановить.

Отец оповещен о моей выписке, наблюдавшая меня женщина-врач решила, что кризис миновал и на поправку я пойду быстрее в стенах родного дома. Вот только ждет папочка свою чудом исцелившуюся дочь во второй половине дня, ближе к вечеру… а я приду раньше, со злым умыслом, направленным против себя

Видишь, Лео, лгать и претворяться умеешь не только ты один.

Снимаю больничную сорочку, сдираю бирку с именем с бледного запястья и облачаюсь в старые одежды, присланные отцом. Широкое окно отражает меня словно в зеркале: я смотрю на себя и будто бы подглядываю за прошлым. Там, не так давно я верила в сказки и была так сильно, так беспамятно влюблена, а в этой новой (недолгой) реальности я человек без настоящего и будущего, всего лишь покосившийся домик, который вскоре снесут и на его месте построят очередной византийский небоскреб. Я уже на расстоянии вытянутой руки от каменного дна пропасти, в которую провалилась. И мне не страшно это падение, только немного грустно, что там, у края пропасти, некому было подать мне руки…

Укутавшись в любимое бело-серое пальто, выхожу из палаты в коридор, держа нервные пальцы в карманах. Оно все еще здесь! Письмо от Лео, которое передал мне Парис, навещавший меня дома. Должно быть, он решил, что записочка от предателя вернет меня к жизни! Будто стоит мне прочесть хоть словечко, накарябанное когда-то любимой рукой, и я исцелюсь. Ерунда! Лео, которого я когда-то любила, знала (как я наивно полагала) сгинул в небытие, а читать письма от мертвецов мне не хочется.

Комкаю бумагу в кулаке, но не рву. Сомнение на миг одолевает меня: а вдруг там признание? Вдруг он пишет, что любит и все случившееся, было лишь вынужденной мерой, для нашего скорого воссоединения?

Прежняя дурочка точно бы поверила подобным заблуждениям, но та, что осталась от девушки по имени Аврора, больше не верит обманчивым мольбам разбитого сердца.

Просто иди дальше по ослепительно белому коридору.

Пройдя две соседние палаты, я останавливаюсь у той, что у лифта. Дверь палаты открыта настежь, внутри толпятся взрослые и подростки, все улыбаются, держат в руках разноцветные шары, золотистые ленточки. Праздник. Взгляды гостей устремлены на девушку, восседающую на койке. Восседающую… неправильное слово, она скорее ютится на огромной белоснежной постели, благодарно улыбаясь толпе, но отодвигаясь от нее все дальше к стене. Такая кроха, если приглядеться! Может моя ровесница, неизлечимая болезнь иссушила ее плоть, отобрала волосы и сделала взгляд не по годам мудрым и печальным.

Должно быть, ее дела совсем плохи, она не в онкоотделении находящимся этажом ниже, а значит, ее перевели сюда, чтобы близкие могли попрощаться. Весь этот праздник с улыбками и шарами в честь смерти? Нет. Наверное, день рождения или совсем недавно был, когда девушка еще лежала в реанимации.

Зачем я остановилась? Какое имею право подглядывать за чужим прощальным торжеством? Тяжелобольная, как и я, идет к порогу смерти, за которым мы можем встретиться. Вместе не так одиноко. Перед уходом рассматриваю ее лицо: идеальной формы череп, поднятые от восторга неправдоподобно черные брови (должно быть нарисованные), большие неясного цвета глаза… Интересно, а какого цвета были ее волосы? Уже не узнаю. И у нее такие забавные большие руки, я невольно улыбаюсь.

Спускаюсь на лифте на платформу-стоянку и сажусь в первый, попавшийся желтый такси-мобиль, с белыми полосами на брюхе. Отправляю с многофункционального браслета плату за проезд и откидываюсь в кресле. Машина медленно скользит по магнитному пандусу к обочине, а там вливается в поток на шоссе.

Едем так медленно, что я невольно погружаюсь в сон. Без сновидений – хвала небесам! Пробуждаюсь от шума на тринадцатом магнитном шоссе, опоясывающем здание Свободы. В мобиле включен обогреватель, но мне все равно зябко, должно быть побочный эффект от недолгой дремоты. Я вглядываюсь в самую верхушку знаменитого небоскреба. На его широкой крыше установлен монумент в виде руки, держащей факел, такой старый, что его не смогли отбелить даже многочисленные покраски. Раньше факел был частью громадной статуи, располагавшейся на отдельном острове, но те времена давно забыты и как видно разобраны на реликвии.

Здесь живет Парис. Нужно бы попрощаться, но я так и не придумала каким образом, поэтому уйду молча и без посланий.

Наконец я оказываюсь дома. Комнаты погружены в полумрак, отец не потрудился поднять жалюзи, дальше хуже. Еда в помойных ведрах на кухне гниет, обе раковины завалены грязной посудой, так и вижу, как от нее поднимается мультяшный зеленоватый дымок. Подошвы ног липнут к полу в жирных пятнах, а в лучиках солнца, проникающих сквозь щели в теневых шторах, искрится пыль, точно танцуют грязные снежинки.

Королевство уныния и запустения. Под стать принцессе.

Не могу напоследок не принять горячую ванну. Что и делаю. В вытянутой белоснежной ванной, вода поднимается почти до самых краев, и когда я погружаюсь, она выплескивается на пол. Идеальные ощущения. После морозного уличного ветра, оказаться в тепле немыслимо приятно!

Расслабляю тело и зависаю под водой, оставив над поверхностью лишь нос. Тишина подкрадывается медленно, но неумолимо. Последняя капля срывается с крана и разбивается о прозрачную водную гладь. Я одна. Никто за мной не придет, никто не побеспокоит. Ни так уж это и плохо, как я думала, лежа в своей палате и пялясь в потолок. Спокойно.

Я, правда, готова уйти, мои цели – будь они нитями, порваны. Мои желания – будь они семенами высохли. Мое сердце – будь оно живым человеком мертво. Если нет Лео, то нет и меня. Что бы там, между нами, ни произошло, я всегда буду его…

Хватит!

Сама знаю, что как заезженная пластинка, твержу у себя в голове одно и то же.

Где там мой бокал? Ах, вот он! Захватила с собой в ванную немного папиной отравы, что он вливает в себя исправно каждый вечер. Пробую. Терпкий, очень терпкий вкус! А мне даже нравится. Еще глоток и из ванны я выхожу слегка навеселе. Со стенами родного дома я попрощалась, последнюю ванну приняла, пора!

Надев то самое платье, в котором я впервые встретила Лео, и из-за которого меня похитил Бруно из Олимпа, иду в гаражное помещение дома. Зажигаю не весь свет, только пара бело-голубых ламп мерцает над головой, наполовину освещая широкое пространство. Какое-то время ищу ее глазами, сердце уходит в пятки, когда сразу не замечаю!

Красная Импала Лео стоит в самом углу гаража, в кромешной темноте. К отцу обратились сразу после взрыва яхты, когда меня нашли без сознания на песке, Стражи решили, что раритетный автомобиль может принадлежать ему, и я приказала солгать.