Страница 2 из 3
А потом произошел тот роковой случай. Вечеринка выпускников, громкая бýхающая по макушке музыка, хайболы на любой вкус, полумрак, мутная взвесь сигаретного дыма, невнятные разговоры и взрывы смеха. Летта стояла со стаканом клубничного хайбола около дверей на балкон. Там было прохладней, чем в центре или у стола с напитками и закусками. Жалюзи цвета слоновой кости разрезали свет и мрак в равной пропорции. Огромный желтый глаз луны приблизился к земле и следил за мини-вакханалией бывших студентов. Нил с кем-то спорил насчет фото-выдержки и ракурсов. Летта заскучала, глядя в центр комнаты, как будто сквозь толпу танцующих, напомнивших ей мурен, атаковавших рыбачку-ныряльщицу за драконьим жемчугом, из сказки Вана. Отрешенная от земных тягот, жаждущая отыскать заветную жемчужину рыбачка по всем чертам напоминала саму Летту, что её и возмущало, и восхищало одновременно. В тот самый момент, когда она вспомнила про отсылку из сказки, её автор появился на пороге комнаты в компании девушки с каштановой стрижкой каре, делавшей её голову круглой, словно лесной орех. Ван представил девушку как свою протеже, почитательницу и ученицу. Титулы, насколько их любил называть Ван, сыпались будто бы из рога изобилия. Безымянная девушка смотрела на автора снизу вверх с щенячьим восторгом, напоминала своим видом нимфетку, обманчиво неопытную и милую. Плюшевые собачки тоже бывают милыми… Летта скривила накрашенные лаконичной алой помадой губы в усмешке, снова поймав на себе цепкий, проницательный взгляд Вана через всю комнату. В нем были страсть, азарт, любопытство, узнавание, высокомерие, и даже хладнокровие хирурга перед операцией. Он совершал это наблюдение с заметным постоянством и она ничего не могла с этим поделать, ведь кроме как взглядом, Ван не нарушал уединение Летты, не вторгался, ничего не предъявлял. Тем не менее его взгляды были красноречивее прикосновений. Он рвал ей душу этими своими сказочками и героинями, списанными фактически с неё. Быть прототипом для его рассказов все равно что подопытным кроликом перед ученым. Запретить ему это делать Летта не посмела, ведь ей неожиданно польстили образы, которые он создал на основе своих заметок о ней. Больно было оттого, что кроме Вана никто и никогда еще не удосужился так проникновенно передать суть Летты. Даже Нил посредством фотоснимков…
И все же Летта поежилась непроизвольно от очередного направленного на неё, точно дуло пистолета, взгляда писателя, глотнула остатки хайбола, покачала стакан в руке, покачнулась на каблуках замшевых рыжих ботинок и почувствовала, что проваливается куда-то на дно. Её захлестнуло волнами отчаяния, из-за Вановой вседозволенности, из-за Ниловой эгоистичности, из-за собственной неприкаянности. Искусственное веселье било по ушам, по глазам, по макушке. Это было не в её стиле. Лучше бы она просматривала материал и сортировала испорченные кадры. Каким-то чудесным образом рядом с ней очутилась девушка-почитательница Вана, которую она про себя окрестила Каштанкой, и щебеча что-то о женской солидарности, просьбе Учителя Вана и необходимости попудрить носик в «дамской комнате», увела беспрекословную Летту прочь. Она ушла со сцены, и никто этого не заметил, пожалуй, кроме писателя с лезвийно-острым взором и такой же дежурной улыбкой. Почему он, а не Нил, который в тот вечер был так близко и так далеко, ощутил настоящее настроение Летты на безумной вечеринке?
После ей сбивчиво, все еще не отойдя от шока и истерик, рассказали однокурсницы, о том как Нил с кем-то поспорил или поссорился, выбежал на балкон и кричал в сторону полнолуния о белых воронах. Якобы он запечатлел на последней из фотопленок людей, надевающих плащи с белоснежными перьями ворон и маски с клювами, тем самым они оборачиваются вестниками перемен и летят к центру луны за очищением. В её ледяное белое пламя… Все сочли это бредом пьяного, так как видели, что Нил много выпил перед спором-ссорой. Он часто ввязывался в перепалки с коллегами по фотографии и театральным постановкам. Затем он полетел, ударенный сиянием полной луны, этого гигантского желтого глаза-прожектора, смотрящего в самую его душу, куда как оказалось не смог заглянуть никто из них. Летта кое-как отыскала на краю памяти случаи, когда Нил ходил во сне. Это стало пугать и тревожить её, из-за чего она потеряла сон, вовремя останавливая парня и отводя обратно в постель. Иначе он мог навернуться с лестницы или вообще открыть створку и выйти в окно…
Выпускной был окрашен багровыми кровоподтеками трагедии, криками ужаса, онемением, отупением, белым шумом, сиренами полиции и скорой помощи. Ван вместе с Каштанкой вывели под руки потерявшую сознание за несколько минут перед самоубийством парня Летту из уборной и посадили в такси. Каштанка гладила бледные щеки Летты, напевая дурновкусную балладу собственного сочинения, а Ван боролся с приступом тошноты и с дикой, набросившейся на него внезапно мигренью. Такси проехало как раз рядом с носилками. Ван во все глаза уставился на накрытое простыней тело Нила, а потом вежливо и вместе с тем злостно потребовал от Каштанки немедленно заткнуть свой милый рот.
Летта отходила от трагедии около месяца, может немного больше. Необходимо было работать, на что-то продолжать жить, иначе бы она точно сошла с ума. Счет времени перестал для неё существовать, иметь вес и силу. Время превратилось в вялотекущую подземную реку. Каштанка оставила свои контакты в прихожей, на тумбочке, на случай моральной поддержки. Незнакомцы могут быть добры, если им что-то от вас нужно. Летта догадывалась что именно было нужно Каштанке. Материал для своего бездарного творчества. Ван пропагандировал уж слишком явно собственные взгляды на писательство.
Она выбросила листок с начертанными каллиграфическим почерком контактами в урну и сменила адрес съемного жилья. На такой поступок у неё кое-как нашлись силы. Летта стала экономить электричество, жгла запас свечей, пила кипяток, чтобы отогреть заледеневшее сердце, а также чтобы перестать дрожать от натянутых нервов, спала под двумя ватными одеялами и пледом, не пошла на похороны. Мать Нила вернулась из-за границы, звонила, чтобы узнать детали трагедии. Летта мычала что-то невразумительное, всхлипывала и вешала трубку. Мать приехала за вещами сына. Летта передала ей всё, кроме незаконченной фотокниги и клетчатой рубашки, в которой отныне спала. Удивительно, но Ван исчез из её поля зрения. Старые друзья изредка доносили до неё сырые слухи, будто Ван уехал в горы, ушел в плавание, спустился под землю с диггерами, обзавелся гаремом из почитательниц-нимф, живет со старухой-вещуньей, которая подсадила его на гашиш, стал лесником, уподобившись «зеленому человеку» из фольклора, работает на радио-станции, в полночь заводя пластинку со страшными сказками… Всё это было абсолютно неважно, потому что Ван являлся свидетелем гибели Нила и не помешал этому произойти, значит был причастен и виновен, в какой-то степени. А Летта, если бы не почувствовала себя плохо, не позволила глуповатой Каштанке увести себя с вечеринки… Что и говорить-то теперь.
Она посмотрела на собственное отражение в квадратном зеркале над раковиной, брызнула в амальгаму водой и вышла стремительно из ванной, хлопнув дверью. В номере стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Летта взяла сумку с прикроватной тумбочки, вытряхнула содержимое на кровать. Она прекрасно понимала, что гонится за химерами и ни к чему хорошему это не могло привести. Однако уже не способна была остановиться, заведя мотор и набрав бешенную скорость. Нилу было важно отыскать полярные цветы с холодящим ароматом облаков за туманной стеной, которые цвели в период между сумерками и рассветом. Он редко делился даже с ней находками, но в тот раз разоткровенничался и выложил всё как на духу. Его бурлящий словесный поток было просто не остановить. Темно-синие глаза Нила лихорадочно блестели, по виску скатилась капля пота, словно роса с листа.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».