Страница 9 из 47
Четвертый признак выродка – борода кустиками; у Фабиана Мингелы Каррупо борода просвечивала. Фабиан Мингела, мертвяк, где ни пройдет, сеял смерть, спал даром, целых четыре года, с Розалией Трасульфе, Дурной Козой. Он, мертвяк, убивший мужа Адеги, Афуто и, возможно, еще дюжину, щупал Розалии Трасульфе, Дурной Козе, зад, покусывал ей грудь и бил ее палкой по крайней мере с 1936 по 1940 год.
– А ты молчи, я могу тебя послать, куда послал других, никто из них не вернулся, знаешь хорошо.
Розалия Трасульфе, Дурная Коза, трижды зачинала от мертвяка и трижды делала аборт в доме акушерки Дамианы Отарело, в Патаке, ее лечили петрушкой.
– Я много лет стремлюсь жить одна и не быть шлюхой и не хочу сына от выродка. Может, Господь покончит с этим когда-нибудь.
Розалия Трасульфе, Дурная Коза, всегда это повторяла.
– Он делал со мной все, что хотел, это верно, но я жива и хорошо отмылась. Моучо был как могильный червяк, что питается и живет только смертью.
Ящик безногого Маркоса Альбите походил на берлину, только музыки не было.
Сегодня хочу покрасить его заново, звезда почти стерлась, но гвозди еще годятся; когда спятил, мне было все равно, теперь – нет, теперь хочу, чтобы все шло хорошо и как Господь повелел. Зеленая краска хороша, приятна для глаза, но когда пожухнет, уже нет вида.
Маркосу Альбите неплохо в ящике, немного утомительно, ведь такое любого утомит, но неплохо, другим бывает хуже.
– Хочу сделать святого Камило с пылающим каральо.
Поликарпо из Баганейры пришлось тогда нести из Бринидело на носилках, рука не давала ему покоя, жеребец откусил пальцы начисто, началась горячка.
– Сильная?
– Достаточно, но в меру.
Роза Лоуресос, мать тамошних Марвисов, не позволяла ему идти: он одной крови с моими сыновьями и в моем доме никому не помешает, в горах может стать хуже. Вы должны оставить его здесь хоть на два дня.
– Ладно.
Наши, сиречь Гухиндесы, остановились в Бринидело, в Пухедо и в Селе, Марвисы остались в доме своих братьев, и Поликарпо там же, Сидран Сегаде, муж Адеги, и Гауденсио, который начал слепнуть, спали в чулане Урбана Рандина, живодера, контрабандиста, притом косого, косого, как никто.
– Не смотри ему в глаза, Сидран, косина тебя собьет с толку.
Дон Брегимо поместился в доме слепого Пепино Рекиаса, сдавшего койку за песету, а Робин Лебосан и я пошли в Селу, навестить моих родичей Венсеасов.
– Оставайтесь здесь оба, дом большой, составите нам компанию.
Венсеасы жили со своей матерью, Дориндой, которой было 103 года, и она вечно зябла, а также со служанкой, делавшей кофейный ликер лучше всех на свете.
– Как ее звали?
– Не знаем, бедняжка немая и, понятно, не сказала нам. Она не местная, похожа по масти на португалку, но, вероятно, ниоткуда, документов нет, в нашей семье жила долго, более полсотни лет, и никогда никого не обидела. В деревне ее зовут «немая», но не с издевкой, а добродушно.
Немая делала ликер очень старательно, запишите, если хотите. В глиняный кувшин налить 16 литров виноградной водки лучшего качества, положить два фунта кофейных зерен, четыре фунта сахарного песку, две пригоршни орехов, чищеных, конечно, немного подавив их, чтобы стали мягче, кожуру двух горьких апельсинов. В течение двух недель все как следует перемешивать ореховой палочкой: сто раз по часовой стрелке (утром) и сто раз против стрелки (вечером). Потом процедить сквозь марлю; налить в бутыли; дать отстояться, по крайней мере, год. Некоторые наливают ликер в надежно залитые воском бутыли, другие не процеживают, и вино доходит в дубовой бочке. Это смотря по вкусу. Когда мы с моим кузеном Робином цокали языком от восторга, немая была очень довольна, мы поняли это, потому что она несколько раз пукнула, тоненько, изящно и тягуче.
У Лолиньи Москосо, жены Бальдомеро Гамусо (Афуто), было пять прекрасных сыновей. Наоборот, дети Розы Роукон, жены Таниса Гамусо (Перельо), бегали сопливые и голозадые; каждая мать – как Господь ее создал, да и водка тоже не проходит даром.
– Хочешь рюмку анисовой?
– Уже время?
Чело Домингес, супруга Роке Гамусо, обладателя уникального свидетельства мужской потенции, уныло бредет по нашей долине слез.
– Не плачь, Челинья, лучше иметь, чем желать.
– Да, говорят.
У Чело Домингес кулинарный талант – очень хорошо запекает свинину, режет свиную лопатку на 3–4 куска и обжаривает на угольях, прекрасно готовит желудок, можно телячий, а не свиной, мозги, отбивные, кухня для нее все.
Второй муж Георгины, кузины хромого Мончо Прегисаса, что служил в Марокко, тоже умер.
– Нужно спешить, у меня сейчас никого нет, здесь, в этой глуши всегда не хватает мужчин, а женщина, хоть дважды, хоть трижды овдовела, не должна быть одинокой.
Мончо Прегисас всегда с нежностью говорит о своей тетке Микаэле, матери Георгины:
– Всегда была очень добра ко мне, мальчишке, забавлялась со мной каждый вечер; раньше семьи были крепче связаны.
Адела и Георгина сестры, но у них общее только склонность к вину, табаку и постели.
– Для этого и нужно жить!
– Согласись, женщина, мы в этом мире не для того, чтоб пойти на семена!
Аделе и Георгине очень нравится, когда сеньорита Рамона заводит на граммофоне танго Карлоса Карделя: «Цветок», «Мелодия аррабаля», «Под гору».
– Как бы я хотела быть мужчиной и, танцуя танго, лапать!
– Боже, что за мысли!
Адела и Георгина в прошлом году танцевали с сеньоритой Рамоной и Розиклер.
– Можно снять блузку?
– Делай что хочешь.
Моя тетя Сальвадора, мать Раймундо, что из Касандульфов, живет в Мадриде одна, ничего не хочет знать о деревне.
– И о родных?
– Да, даже о родных.
С материнской стороны у меня живы три тетки и дядя: тетя Сальвадора и дядя Клето – вдовые, а тети Хесуса и Эмилия – незамужние. Дядя Клето убивает время, играя на ударных.
– Но сколько ему лет?
– Не знаю, семьдесят шесть или семьдесят восемь.
Тети Хесуса и Эмилия проводят время так: молятся, шепчутся и мочатся, у обеих недержание. Тети Хесуса и Эмилия не разговаривают с дядей Клето, то есть не то что не разговаривают, а ненавидят его до смерти и не очень скрывают это.
– Мужчин лучше всего удавить. Клето все время барабанит и гремит нам назло, именно нам, никому другому. Вы не представляете, как болит голова!
Все трое живут в одном доме, тетки внизу, где сыро, дядя наверху, где посуше. Когда дяде Клето скучно, он блюет, сунет пальцы в глотку и выворачивает нутро там, где на него накатит, – в умывальный таз или за кресло, ясно, ему очень нравится блевать. Когда дядя Клето был в Париже, в свадебном путешествии, жена заболела, он отправил ее в больницу, так как, по его словам, не выносил больных, и узнал, что овдовел, из письма консула.
– Бедняжка Лоурдес долго не протянула, это верно, но – в конце концов! – я сделал что мог, поместил ее в хорошую больницу, все оплатил, вплоть до похорон, просто не повезло.
Дедушка мой был состоятелен, владел дубильней и мастерской гробов «Всё для вас», но дети промотали наследство, остались без гроша и живут чудом.
Зверьки, распятые на винограднике пономаря, день ото дня все больше разлагаются. Дурочка из Мартиньи, грызя орехи, показывает груди мертвым зверькам.
– Вот отсюда, проклятая дура, в тебе одной больше греха, чем в Содоме и Гоморре! Закрой свои сиськи и молись Господу, он проклянет нас всех за твои пакости!
Однажды пономарь угодил Катухе Баинте камнем промеж грудей, и у нее пошла кровь изо рта; пономарь помирал со смеху.
– Боже, как здорово я попал! Чуть не раздавил ее требуху!
Катуха Баинте, дурочка из Мартиньи, полощется в мельничном пруду Лусио и кажется осиротевшей и растерянной овечкой, похожей на ангела и чистой от первородного греха.
– Вода холодная?
– Нет, сеньор, не очень…
Хочу набросать черновик просьбы к кузенам в Ля-Корунье – пусть вышлют еще сигар, чтобы отплатить безногому Маркосу Альбите за деревянного Сан-Камило. Это, наверно, будет шедевр.