Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 31 из 47



– Теперь?

– Не знаю, может быть, еще раньше.

Раймундо, что из Касандульфов, хочет, чтобы отпуск уже кончился, по правде, осталось немного.

– На фронте меньше преступлений, не могу сказать, что там не убивают, но меньше злобы, тоже есть, но не такая безудержная. Эта катастрофа идет от идей и фанатизма горожан, обрушившихся на деревню, пока люди не разойдутся по домам, все будет вверх дном, это кара Божья.

Падре Сантистебан, что посещает моих теток, произнес несколько героических проповедей, торжественных и бесцветных, очень хорошо принятых дамами, что опасно, падре Сантистебан верит в эффективность очистительного огня, что тоже очень опасно. Фортунато Рамона Рея, которого его отец, мой предок святой Фернандес заточил, начали называть Рамон Иглесиас, и он потерял миллион реалов отцовского наследства, в таких вопросах нужно быть побойчее.

– И куда же делись монеты?

– Поди узнай! Скорее всего их разделили те, кому удалось, всем жить надо, люди хватают, где могут.

У дяди Клето вызывает досаду происходящее, плохие нервы – не что иное, как плохое воспитание, прежде всего это относится к падре Сантистебану, простите, сестры, но падре Сантистебан – заурядная личность, мужлан, кучер в сутане, в голове у него ветер и перхоть – поровну! Дай ему волю, он готов нас всех исповедать, отпустил бы грехи и, когда достаточно созреем и угодим Богу, отправил бы нас на тот свет, играть на арфе. Падре Сантистебан – тупица, только и умеет, что жрать каскарилью.

– Если не хотите его слушать, закройте голову подушкой. Сеньорита Рамона ласкает затылок Робина Лебосана, оба сидят на каменной скамье, и когда нисходит вечер, жук летает в своих черных латах, щегол поет в гортензиях, а сороконожки бегут по стеблям роз – это мир посреди войны.

– Мне очень грустно, Робин, хочу, чтобы ты о чем-нибудь спросил, а я бы не отвечала.

Робин улыбнулся с некоторой горечью.

– Поцеловать тебя?

И сеньорита Рамона тоже улыбнулась и замолчала, но дала себя поцеловать.

– Мне так же грустно, как тебе, Мончинья, и очень страшно. Это ужасно, но если националисты выиграют войну, будет еще хуже, не спрашивай почему, не знаю, как объяснить, ну, не хочу объяснять.

Робин Лебосан и сеньорита Рамона долго целовались и ласкали друг друга нежно, бережно, но не пылко и не очень торопясь.

– Иди, сегодня ночью ты не останешься у меня.

– Как хочешь…

С этого момента никто никогда не назовет его по имени. Моучо Каррупо смеется и смеется, но смех притворный, Моучо Каррупо не терзает совесть, вернее, все же терзает, но он этого не ведает, лишь испытывает страх, тройной страх – греха, одиночества и неизвестности, поэтому всегда ходит с оружием, Розалия Трасульфе, Дурная Коза, обмывает ему член водой с лекарственными травами и страдает от двух вещей, может, их и больше, но две наверняка: она спит при зажженном свете и с партнером в портупее.

– Да, он не снимает портупеи, и пистолет за поясом, а иногда ложится в сапогах.

Моучо Каррупо улыбается кому-то, сам не знает кому, и всем завидует, почти всем, так жить невозможно, когда испытываешь страх, врешь сам себе безо всякого стыда и зеленеешь, как ящерица, то кончаешь преступлением, сперва молчишь, потом рождается злоба, растет, как зелень на медной кастрюле, и под конец вытаскиваешь людей на улицу и усеиваешь ночь трупами: один выстрел в спину, другой в голову – знакомая повадка.

Когда шлюха сочиняет стихи о Деве Марии, это значит, что ей хотелось бы быть Девой Марией, почти никто не является тем, кем хотел быть.

– Парроча, можно переспать с кем-нибудь в долг?

– Да, сынок, проходи. И не говори мне о Бальдомеро Афуто, я уже знаю.

Бальдомеро Гамусо, Афуто, был храбр, как сингапурский тигр или волк Сакумейры, его пришлось убить в спину, и руки были связаны, лицом к лицу и по-честному не посмели бы; его брат, Танис Перельо, силен, как бык с острова Сан-Баландрон, сметлив, как ящерица королевы Лупы, что знала таблицу умножения, а также столицы Европы; Танис Перельо, соверши он паломничество, мог бы ударом в лоб оглушить священного вола у ворот Вифлеема – а также мула, если б подвернулся, – Танис Перельо растит волкодавов, Кайзера пришлось убить, так как волк тяжело изранил его. Танис Перельо – солдат второго батальона 12-го пехотного полка – направлен в рекрутское управление.

Леонсио Коутело, республиканца, что научил ворона насвистывать «Марсельезу», оренклодили в наказание. Слепого Эулалио – тоже, за родство и непочтительность, он был братом Леонсио; Этельвино служит вместе с Танисом Перельо в рекрутском управлении, он – помощник подполковника Сото Родригеса.

– Сейчас главное – переждать грозу, а там – что Бог скажет.

За собаками Таниса смотрит Поликарпо из Баганейры, дрессировщик зверей, он совсем не годен для армии и умеет обращаться с животными. Он также выводит поразмяться жеребца Карузо, которого война разлучила с Этельвино.



Список парней, освобожденных полностью от воинской службы: Рамон Рекейхо Касболадо (Мончо Прегисас), ампутирована правая нога; Хосе Поусада Койре (Пепино Хурело), тяжелые мозговые изменения; Гауденсио Бейра, слепой; Роке Боррен Понтельяс, врожденное слабоумие; Мамерто Пайхон Вердуседо, изобретатель летающей машины, парализован из-за повреждения позвоночника; Маркос Альбите, ампутированы обе ноги; Бенито Гамусо (Лакрау), глухонемой; Салюстио Гамусо, врожденное слабоумие, – это те, кого еще помню, может быть, есть еще; Робин Лебосан Кастро де Села, мой кузен, определен годным к нестроевой, но его не вызывали.

– Лучше для него, верно?

Это как кара Божья, мы наверняка оскорбили Бога своими грехами, потому что раньше земля была ярмаркой небес, а теперь, с этой варварской возней, горестной и слепой, превращается в первый круг ада.

– Или в преддверие чистилища?

– Может, и так, не ищите выхода, нам, по правде, осталось только гнить.

Рикардо Васкес Вилариньо, жених тети Хесусы, надо полагать, ему влепили пулю в сердце, кто ответит, сколько уже убито, красных и националистов вместе? Плюнувший в слепого аккордеониста Гауденсио Эутело, или Сиролас, тесть Таниса Гамусо, – дерьмо, не стоит даже здороваться.

– Эутело.

– Слушаю.

– Иди в задницу.

– Да, сеньор.

Эутело очень запуган и ищет утешения у шлюх Паррочи, но они ему этого не позволяют.

– Почему не плюешь своему зятю в лицо, мерзавец? Марта Португалка видеть не может Эутело, испытывает к нему африканскую злобу.

– В слепого плюнуть легко, правда? Почему не пристанешь к мужчине, который может защищаться? Боишься получить пару оплеух?..

Несмотря на слова сеньориты Рамоны, Робин Лебосан остался у нее.

– Обещаю не докучать тебе, Монча, но меня с каждым днем все больше страшит одиночество.

– И меня. Этот дом слишком велик для одинокой женщины.

Сеньорита Рамона, возможно, похудела немного.

– Это закон края, Робин, и некий негодяй нарушил его, ты знаешь, о ком говорю, в наших горах убийство не проходит даром, здесь тот, кто убил, умрет, иногда не сразу, но умрет, видит Бог, умрет! Еще остались мужчины, способные вершить закон, в нашей семье, Робин, почитают закон и обычай, да, и обычай, и если все мужчины погибнут, останутся Лолинья Москосо и Адега Бейра, чтобы отомстить за своих мертвецов, обе отважны и достойны. А если и они умрут, останусь я, клянусь тебе; прости меня Господь, говорю не хвастаясь.

Катуха Баинте не умеет плавать, чудом не тонет, когда купается в мельничном пруду Лусио Моуро в чем мать родила, помирая со смеху.

– Я тебе, проклятая, приклею пиявок к заду и еще больше спереди!

– Нет, не дамся!

– А вот получишь!

Мельник Лусио Моуро, дикий цветок гулянок, в утро святого Мартина оказался мертвым на дороге в Касмониньо, пуля в голову и другая в спину, ясно, чья повадка, и на козырьке цветок дрока. Катуха Баинте схоронила его без больших церемоний.

– Он тебе родня?

– Да, он хозяин воды.

В каждой расщелине горы есть пятно крови, вполне достаточно, чтобы вырос цветок, и есть слезинка, люди ее не видят, потому что похожа на росу, подземные черви чуют ее, кроты тоже, светлячки уже погасили свои фонарики до нового года, в этом году рождество будет очень печальным.