Черный Лев

– У меня нет на это времени. Повинуйся мне!

Она не смогла не подчиниться и повернула нервничавшую лошадку к внутреннему двору, ворота которого были закрыты: очевидно, обитатели замка пытались хоть как-то защититься от огня.

У ворот не было никого, кроме привратника: все тушили пожар. Лайонин нашла конюшни и на секунду остановилась, глядя, как огонь пытается перебраться через низкую ограду в поисках пищи, нового топлива, способного насытить его прожорливое чрево.

Лайонин решила расседлать лошадь и поискать часовню, чтобы помолиться за безопасность людей.

– Так и знал, что он не позволит своему бесценному сокровищу подходить близко к смерти и разрушению, – прошипел над ухом знакомый голос.

Лайонин подскочила от неожиданности:

– Джайлз?! Что ты здесь делаешь?

Она нервно огляделась. Рев огня даже здесь казался оглушительным. А может, это собственные страх и паника грозили захлестнуть ее?

– Не считаешь же ты, что я легко откажусь от битвы за любимую? Я не настолько равнодушен.

– Почему ты последовал за мной?

– На это легко ответить.

Джайлз жадно пожирал глазами ее тело. Лайонин, стараясь не выдать волнения, прислонилась к деревянной перегородке стойла. Выхода нет. И невозможно сбежать от обезумевшего мальчишки.

– Я бы признал поражение, будь игра честной, но как мне состязаться с богатствами твоего графа? А я ставил выше тебя лишь одну Пресвятую Богородицу, но ты все это время замышляла предать меня.

– Джайлз, ты ошибаешься, – уверяла она, вжимаясь в перегородку, словно в ней, как по волшебству, могла появиться дверь. В конюшне стало еще жарче, и кобылка нервно переминалась с ноги на ногу.

– О, тебе нет нужды меня бояться. Я не причиню тебе зла. Слишком хорошо я тебя узнал. И, узнав, потерял то, о чем мечтал.

Его взгляд упал на ее тяжело вздымавшиеся груди.

– Но ты продала себя, так, может, и мне продать то немногое, что осталось? Помнишь это?

Он взмахнул перед ней клочком пергамента. Лайонин недоуменно вскинула брови.

– Это одно из твоих писем.

– Я не писала тебе.

– Это верно. Но Люси проговорилась, что ты часто записывала истории и сказки. Помнишь Гилберта?

Лайонин пожала плечами. В Лоренкорте не было ни одного Гилберта. Но тут из глубин памяти всплыл один случай…

Она молча смотрела на грязную руку, державшую пергамент.

– Это ты поджег деревню, – прошептала она.

– Да! – рассмеялся он. – И рад, что теперь ты знаешь, как далеко я способен зайти, чтобы получить желаемое.

Он нежно провел ладонью по ее плечу.

– Разбогатев, я куплю несколько таких женщин, как ты.

– Джайлз… – начала она.

– Молчать! – крикнул он, размахнувшись, и она отвернула голову в ожидании удара. Но Джайлз отступил и помахал клочком пергамента.

– У меня пять таких писем, и было очень легко изменить «Гилберт» на «Джайлз». Прочитать, какое нежное любовное послание ты адресовала мне?

Лайонин покачала головой. Теперь она все поняла. В детстве она была большой мечтательницей, и снисходительный отец разрешил единственному ребенку научиться читать. Только она изучала не риторику, не писание, а маленькую книгу рыцарских романов, тайно приобретенную в Лондоне ее матерью. Лайонин без конца перечитывала сборник и умоляла странствующих менестрелей рассказывать все новые истории. Вскоре она стала сочинять их сама и часто перелагала на музыку и пела родителям в спокойные вечера. Не так давно она придумала себе возлюбленного, сильного и храброго молодого рыцаря, и стала писать ему письма. Она знала, что держит Джайлз в руке, уже причинившей так много бед. Это конец всем надеждам на счастье с мужем; тонкая нить, связывающая их, не выдержит очередного удара.

– Лайонин, твои мысли так легко прочесть. Неужели он настолько тебе не доверяет?

– Чего ты хочешь от меня? – устало спросила она.

– Золота.

– У меня нет ничего, кроме одежды. Он ничего мне не дал.

– Не считай меня глупцом.

Он выглянул за дверь конюшни, увидел, что пламя больше не поднимается над каменной стеной, и вновь повернулся к Лайонин:

– Вижу, твой муж усмирил пожар быстрее, чем я предполагал. Слушай меня. Он очень устал и вскоре крепко заснет. И тогда ты сбросишь мне драгоценности из мешочка у него на поясе.

– Нет! Я не могу!

– Попробуй только ослушаться! Или хочешь стать вдовой?

– Ты сам не знаешь, что несешь! Забыл, что он – Черный Лев?

– Зато ты помнишь! – прошипел он. – Да, я не похож на этих знатных рыцарей. Они живут по правилам, которые не имеют для меня смысла. Как, по-твоему, я пробрался в замок? Никто не обращает внимания на простого крестьянина. Думаешь, он заметит серва, проходящего мимо? Ничего и не заподозрит, пока я не воткну ему нож между ребер.

У Лайонин отнялся язык. По спине пополз холодный озноб, медленно кравшийся, подобно скользкой ядовитой сороконожке.

– А, значит, я верно рассчитал! А теперь мне пора. Делай, как сказано, и не думай меня предать!

Он оставил ее почти без сознания, дрожавшую всем телом. Что ей теперь делать?

Она пробралась в опустевший донжон, пытаясь двигаться скорее, но так и не смогла. Грузно опустилась на стоявший в углу табурет и прислонилась к холодной стене.

Ах, если бы она послушалась Ранулфа! Уехала бы с ним сразу после венчания. Если бы не вышла вечером в сад… Как жаль, что нет матери рядом! Она так одинока! И никого, кроме мужа, который яростно овладел ею ночью, а днем предложил перемирие, которого ни в коем случае нельзя нарушать!

Джайлз, конечно, безумен. Ни один нормальный человек не способен на такие поступки! Теперь она ясно видела то, чего много лет не замечала. Недаром Мелита говаривала, что дочь всегда рада пригреть бездомных и калек, будь то поросенок, щенок или человек, и, как смеясь утверждали все, превращала ворону в павлина.

Но Джайлз… Она вспомнила, как впервые увидела его. Мальчишка скрывался в темном углу, боясь собственной тени, подавленный превосходством двух старших братьев-красавцев, хотя обожал прелестную семилетнюю девочку, названную в честь львицы и любимую всей округой. Лайонин почти не взглянула на двух старших мальчиков, зато немедленно пригрела Джайлза, маленького, спотыкавшегося на каждом шагу: тонкие ноги почти не держали его.

Сэр Джон громко запротестовал, когда дети, хоть и ровесники, но невероятно разные во всем, неожиданно взялись за руки и вышли во двор, под апрельское солнышко. Но Мелита успокоила его, и они долго смотрели вслед парочке.

Следующие десять лет Лайонин и Джайлз почти не разлучались. Однажды девушка услышала, как отец Джайлза жаловался, что сын никогда не бывает дома, что от него нет никакой пользы и он вынужден постоянно наблюдать, как малышка требует и теребит мальчишку, пока тот не сделает так, как она пожелает. Сэр Джон больше всего удивлялся тому, что она не умоляла и не просила. Сам он делал все возможное, чтобы заставить Джайлза сесть на коня, но все было напрасно.

– То есть как это ты не можешь ездить верхом? Я же могу! – хвасталась восьмилетняя девица. – Живо в седло, и перестань ныть!

Она не терпела никаких уверток и извинений, и на глазах сэра Джона болезненный парнишка превратился в здорового подростка.

Лайонин пыталась сосредоточиться на настоящем, отречься от воспоминаний, когда-то таких сладостных, но сейчас низведенных до уровня грязи на лондонских улицах. Конечно, -даже в то время она замечала кое-какие мелочи, беспокоившие ее, но не хотела ни видеть их, ни помнить. Вроде того котенка, оцарапавшего Джайлза. Она содрогнулась при мысли о том, как один из псов, облизываясь, шарил В тростниках в поисках оставшихся костей.

Перед глазами встали покрытые рубцами бока лошади, имевшей несчастье сбросить Джайлза, сожженная едва не до кости рука крестьянской девушки, которая упала в огонь, споткнувшись о его вытянутую ногу.

Она потерла кулаками глаза. Но в нем были и хорошие качества, перевешивавшие таившееся в нем зло.