Страница 4 из 9
– Что ты делаешь у нас в Топоричке? – спросила она наконец, не совладав с любопытством. Прямо в глаза заглянула, а после пенного любая ещё краше, ещё румяней видится.
Руки у Летавы были мягкие, полные – как я люблю. И волосы такие соломенные, обласканные летним солнцем. Я ухмыльнулся ей – не улыбнулся доброй улыбкой, а лишь скривил рот так, как девкам почему-то нравится, и заглянул в синие глаза.
– Пустой еду. Нет у меня ни княжьего письма, ни посылки. Ищу одного человека, а по пути спасаюсь от других людей, лихих.
Рассказывать ей всю правду я, конечно, не мог.
Глаза Летавы по-детски зажглись, дёрнулись коричневые ресницы.
– Ой как! – Она едва не захлопала в ладоши от радости. Да уж, редко с ней соколы беседовали. – А кого ищешь? Может, подсоблю.
Я искал знахаря. Того единственного знахаря, который был нужен моему князю. Я осторожно спрошу о нём трактирщика. Трактирщика, но не молоденькую болтливую разносчицу. Не хватало, чтобы по глупости пустила какую молву о князе, которая, конечно, не может быть правдой.
Придвинулся к ней так, что почувствовал частое дыхание на своём горле, и тихо сказал:
– Может, тебя ищу, Летава-летавица.
Она ахнула и порывисто схватила меня за руку. Тут же смутилась, покраснела, но глаз не опустила. Значит, я не ошибся на её счёт.
– Веди в свои покои. Но учти: все настои у меня с собой.
– У меня свои тоже есть, – скромно прошелестела красавица и повела меня через весь зал на верхний этаж.
В таких трактирах часто бывает второй этаж с одной-двумя комнатушками для усталых путников. Нередко сами дочери трактирщиков предлагают своё приятное общество, а вырученные деньги относят отцам. Я не стал спрашивать у Летавы, дочь ли она усатому хозяину или простая наёмная разносчица. Какая мне разница? Красавица с таким благоговением взирала на мои рисунки-крылья, что я понимал: денег с меня тут не возьмут, но хотя бы серебряную монету оставлю за пристроенного Рудо, за угощение да за ночлег.
В комнатушке оказалась настоящая дубовая кровать с периной и пушистым одеялом. Если б не Летава, я бы зарылся под одеяло с головой да проспал бы до самой зари, но девка закрыла дверь на ключик и принялась расплетать медовую косу. Я снял с пояса мешочек и поставил перед Летавой пузырёк с заговорённым настоем.
– Выпей прямо сейчас. Не хочу проблем от тебя, хоть ты и хороша собой.
Летава потупила взгляд и послушно взяла в руки пузырёк.
– Выпью, Кречет. Ты умойся пока, вон таз с тёплой водой. Отец сам для тебя согрел.
Значит, я не ошибся и усатый трактирщик родитель Летаве.
Я умылся, снял верёвку, стягивающую волосы, и сел к Летаве, которая уже ждала меня на перине, так же скромно глядя на свои, сложенные на коленях руки.
Едва ночная темень подёрнулась мутным молоком, глаза мои сами собой раскрылись. Я не привык долго спать, пусть даже тело ломило от усталости. Наверное, прошло всего два-три часа, потому что в Топоричек я прибыл уже затемно. Летава дремала рядом, доверчиво прижавшись щекой к моей груди. Я осторожно, чтобы не разбудить, перекатился на бок, но дочка трактирщика зашевелилась и промолвила сонно:
– Возьми меня с собой в княжий терем, соколик.
Я сделал вид, что ничего не слышал. Так и знал. С самого начала знал, что она это скажет. Все девки за этим со мной и идут, каждая поутру эту песнь заводит. Всех их, сельских да деревенских, манит сказочный княжий терем, которого они и в глаза-то никогда не видели. Думается им – соколы могут всех любовниц туда приводить, чтобы им, красавицам, жилось там по-княжески. Но такого быть не может. Гонцы-соколы и сами подневольные, да ещё и семей иметь не могут. Только кажется красавицам, что всё это блажь, что врут всё гонцы, чтобы их жалели да хмельным угощали.
Я оделся и проверил оружие. Всё на месте. Из поясных сумок не пропало ни единого сухого кусочка лисьедуха, ни одного целебного листочка и ни единой монеты. Стало быть, могу двигаться дальше, только Рудо нужно забрать.
Было слышно, как позади меня Летава ворочается на перине.
– Ну возьми, Кречет! – В голосе уже слышалась мольба. – Неужто я плохой подругой тебе была?
– Хорошей, – ответил я и обернулся. В нежных сумерках заспанное лицо Летавы было милым и жемчужно-розовым, как лепесток водяной лилии. – Но в терем тебе нельзя.
Летава недовольно сдвинула брови и свесила с кровати красивые белые ноги. Подошла ко мне в одном исподнем и обняла сзади, приникла тёплым мягким телом.
– Тогда другое для меня сделай, Кречет. Ты с лесовым ведь дружишь?
Не можешь получить с овцы целую шкуру – отщипни хотя бы клочок. Легко же ты, Летавушка, попрощалась с жизнью в княжьих покоях. И не чаяла, стало быть, просто так болтала.
– С кем-то вожусь. С другими не дружу, но и не враждую.
Она не уточнила, о каком именно лесовом завела речь. Их краями заведовал Смарагдель – один из четырёх Великолесских. Вот он был мне другом. Вторым после Рудо. Только я не собирался тревожить Смарагделя из-за какой-то беспутной девицы.
Летава дыхнула мне в шею, так жарко, что по спине побежали мурашки. Я замер. Интересно же, что этой плутовке надо.
– Замолви словечко, Кречет, миленький. Попроси не взимать дань в этом году. Или пусть корову возьмёт, ну или коня, только не братика моего.
Так вот оно что.
Я повернулся и ласково убрал мягкую соломенную прядь Летаве за ухо. Она умоляюще смотрела на меня синими глазами, почти чёрными в серой мути сумерек. Полные губы были приоткрыты, и у меня мелькнула мысль что, не будь я соколом, на такой девице можно было бы и жениться. Но никому нет пути назад из сокольей жизни.
– Я не могу ничего обещать.
Летава будто бы не знала, что делать – сердиться или бросаться в ноги и молить дальше.
– Соколик, Молеко слабенький совсем! Отец не сможет без него. Он на матушку так похож.
– На летавицу? – хмыкнул я.
– Так разные у нас матери, – потупилась Летава и отошла от меня.
Удивительно, но у меня что-то кольнуло в груди.
– Так если слабенький твой Молеко, то какой отцу в нём прок?
Сказал и пожалел. Летава ушла в дальний угол и стала заплетать волосы, собираться.
Так было испокон веку, и кто я такой, чтобы просить нарушить заведённый порядок? Селяне, чьи дома теснились вдоль Трактов посреди Великолесья, должны каждый год платить лесовым за защиту и милосердие. Лесовой и чужаков отпугнёт, и дичь на охотника погонит, а мог бы осерчать за то, что в его владения вторглись да домов из его деревьев понастроили. За то лесовой просил всего ничего: по невинной душе в год с каждого селения. Над чьим изголовьем зажжётся огонёк в макушку лета, тот, значит, избран лесовым и в урочный день должен уйти в лес, чтобы никогда не вернуться к родным, позабыть всё, сменить облик и примкнуть к стаям лешачат, чтобы носиться по чащам и выполнять мелкие поручения своих покровителей.
Я услышал, как Летава хлюпает носом. Видно, давно ждала сокола, чтобы за брата попросить. Но я не был виноват. Никто не согласился бы. С нечистецами трудно выстроить отношения, но легко разрушить. Я не хотел портить нашу дружбу со Смарагделем из-за незнакомого сельского мальца. Если избрал тебя лесовой, зажёг огонёк, то можешь пытаться сколько угодно – не развязать тебе ниточки судьбы, не свернуть с дороги. Господин Дорог и Владычица Яви позаботятся о том, чтобы всё было так, как суждено.
– Не держи на меня зла, Летава, – попытался утешить. – И себя не вини, что не того сокола попросила. Мы все такие.
– Глаза у тебя – как льда куски, – зло бросила мне Летава, вытерев рукавом нос. – И душа такая же.
Я молча согласился с ней. Права красавица Летава, нет во мне ни сочувствия, ни милости.
Пошарил в кошельке и положил, не глядя, несколько монет на стол. И увидел свой пузырёк, который давал Летаве накануне. Такой же полный, как он и был.
– Я не выпила, – с ядом в голосе призналась девица. – Понесу от тебя, тогда точно в терем возьмёшь.