Побег из ада

И каково же было его удивление, когда прочел характеристику на себя, подписанную комдивом. Там отмечались низкая политическая сознательность и дисциплина, ненадлежащее руководство вверенным подразделением, а также связь с немкой.

– Не ожидали? – заметил его реакцию капитан.

– До этого деятеля, – постучал ногтем по бумаге, – мой батальон считался одним из лучших в соединении. Это как-то отметил даже командующий фронтом.

– Что было, то прошло, – фыркнул Раткевич.

– Как скоро трибунал? – подписав протокол ознакомления, вернул авторучку хозяину.

– За ним дело не станет, – отстегнув клапан, сунул в нагрудный карман кителя.

Спустя неделю, ближе к вечеру, в замочной скважине провернулся ключ, громыхнул засов. Дверь отворилась.

– Лосев на выход, – буркнул хмурый надзиратель. «Лицом к стене» когда тот выполнил команду. Запер камеру, «вперед». Пошагали коридором. Лосев впереди, руки за спину, страж, позвякивая ключами, сзади.

– Стой. Лицом к стене, – приказал у последней двери. Распахнул, – входи.

Переступил порог. Внутри небольшого помещения, на лавке у стола сидели Каламбет с Орешкиным, на полу туго набитый сидор*. Оба встали.

– Пять минут, – растопырил пальцы страж и плотно прикрыл дверь.

– Здорово командир, – поочередно пожали руку.– Вот, добились свидания. Следователь разрешил. Ну как у тебя дела? – уселись втроем на лавку.

– Терпимо, – пожал плечами. – Кормят, поят, сплю от души. Помирать не надо.

– Да ладно, мы серьезно.

– Ну, если серьезно, следствие закончено. Жду трибунала.

– Мы тут тебе притаранили жратвы, курева и яловые сапоги.

– За них спасибо, а сапоги зачем? У меня эти нормальные, – качнул хромовым носком.

– В голенищах зашито четыре тысячи. Ребята собрали. Пригодятся, – наклонился к уху Каламбет, а Орешкин многозначительно кивнул.

Лосев ничего не ответил, повлажнев глазами.

– И еще. Куда определить твои вещи? – нарочито громко спросил заместитель.

– Пусть разберут на память ребята. Как делали после боя.

– Хорошо, – согласились оба и вздохнули.

Каламбет достал из кармана пачку сигарет, все закурили, помолчали. Думая каждый о своем.

– Время вышло – скрипнув, приоткрылась дверь. Загасив окурки, начали прощаться.

– Не поминайте лихом, мужики,– поочередно обнял Лосев офицеров и, прихватив сидор, вышел в коридор. Надзиратель сопроводил в камеру, звякнули ключи, громыхнул засов.

– Вот, Александр Иванович, дополнительный паек,– усевшись на нары, поставил рядом вещмешок. – Так, что тут у нас имеется? – раздернул горловину.

Поочередно выложил кирпич хлеба, хомут копченой колбасы, изрядный шмат завернутого в газету сала, десяток пачек «Беломора» и ржаные, в пакете сухари. Напоследок согнутые в голенищах новенькие яловые сапоги. Сунув их под нары, все сложил обратно, оставив хлеб с колбасой и пачку папирос.

– Угощайтесь, – определив на стол, пригласил сокамерника

Тот поблагодарил, стали есть. Закончив, с наслаждением закурили.

– Никак передача? – окутался полковник дымом.

– Да, Заместитель и начштаба расстарались.

– А из моих никого нету. Через неделю как меня забрали, полк перелетел в Минск.

Затем Лосев переобулся в новые сапоги, встав, притопнул. На вопросительный взгляд Харламова пояснил, – старые жмут, эти просторнее.

Через сутки, утром, его вместе с еще десятком арестованных, следствие по которым было закончено, погрузили в «черный ворон»* и доставили в трибунал. Он находился на другом конце города в средневековом, окруженном старыми липами особняке. Там поместили в общую камеру, с грохотом закрылась дверь.

Комбата вызвали третьим, вооруженная охрана сопроводила в зал.

Дело рассматривали в закрытом заседании грузный полковник юстиции и два майора. Один лысоватый, второй с густой черной шевелюрой. Вину Лосев не признал, заявив, – потерпевший превысил полномочия.

– Так за это что? Нужно выбрасывать в окно? – тяжело уставился на него председатель.

– Виноват, погорячился, – опустил глаза Лосев.

– Привыкли там у себя в штрафбате, – пробурчал лысоватый майор, а второй громко высморкался в носовой платок.

В ходе судебного следствия трибунал допросил свидетелей – поляков из патруля, официанта и Каламбета с Орешкиным. Жовнежи* утверждали, что спутники майора угрожали им оружием, официант бормотал, «не вем»*, а капитаны заявили – поручик сам пытался достать пистолет.

– Кабы не майор, – он бы нас пострелял, – глядя на трибунальцев честными глазами, выдал Каламбет.

– Это точно, – добавил Орешкин.

Те внимательно выслушали всех, председатель огласил имевшиеся в деле документы, и состав удалился из зала. Спустя минут десять вернулся, секретарь крикнул «встать! Суд идет!» и полковник ровным голосом огласил приговор

Лосева признали виновным в причинении потерпевшему тяжких телесных повреждений повлекших смерть, определив наказание – восемь лет в местах лишения свободы. А еще лишили звания майора и правительственных наград. Он рассчитывал на меньшее, по спине зябко прошел холод.

Приговор ясен? – взглянул на осужденного председатель трибунала.

– Так точно, – ответил хриплым голосом.

Вслед за этим конвой вывел Лоева из зала. На прощание Орешкин крикнул, – Прощай комбат! Не поминай лихом!

Доставив в камеру, вызвали очередного по списку, за ним лязгнул дверной засов.

– Сколько дали? – когда присел на лавку, участливо спросил сосед.

– Восемь.

– Лютуют суки, – сказал кто-то.

Остальные молчали, каждый думая о своем. В полдень всех покормили, выдав по открытой банке консервов и ломтю хлеба. Запили теплой водой из жестяной кружки, прикованной цепью к бачку.

Трибунал ударно трудился весь день.

Когда последний подсудимый получил срок (оправданий не было) в решетке окна заблестела первая звезда. Спустя еще час снова загремела дверь, – всем на выход с вещами! – приказал старший конвоя.

Вышли в ночную прохладу, с тощими вещмешками у кого были, погрузились в тот же фургон. Урча двигателем и переваливаясь на ухабах, он выехал со двора на улицу. Спустя полчаса, поколесив по городу, автомашина стала. Донесся скрежет открываемых ворот, проехали еще немного. Скрипнули тормоза

Распахнулась задняя дверь, последовала команда выгружаться. Попрыгали на землю, выстроили у борта. Мутный свет фонарей на высоких стенах высветил обширную территорию с кирпичным, в четыре этажа зданием, еще какими-то строениями и высокой, наполовину разрушенной трубой.

Доставивший конвой по списку передал осужденных новому. Тот с автоматами наизготовку погнали к входу.

Внутри оказалась настоящая тюрьма: с решетчатыми дверьми меж переходами, глухими – вдоль длинного ряда камер и стальной сеткой разделяющей этажи. Пахло карболкой, тухлой капустой и безысходностью.

Осужденных подвели к одной из камер с намалеванным белой краской номером «15» на железной двери. Поставили лицом к стене. Внутренний охранник провернул ключ в замке и отодвинул засов, – пошел по одному!

Лосев шагнул за порог первым.

Сделав несколько шагов осмотрелся. Камера с серыми стенами и потолком освещенная двумя лампами, забранными ржавой сеткой, уходила вдаль. По сторонам в два яруса высились нары, оттуда доносились голоса.

– Майор! Вот так встреча! – раздалось с ближних, и в проход спрыгнул Трибой. Обнялись.

– Не оправдали? – отстранился.

– Куда там, – махнул рукой Лосев.– Дали восемь лет, поперли из партии и лишили звания с наградами.

– М-да, – почесал затылок танкист – Но ты не бери в голову. Я получил десять.

– Что-то больно много.

– Да понимаешь, в одной из раздавленных машин, которые тоже отобрали, дрых часовой. Его тоже всмятку. Так что кроме уничтожения военного имущества добавили неумышленное убийство. Ладно, Никола, давай со мной. У нас тут своя компания.

Влезли на второй ярус.

Скрестив босые ноги, там сидел его лет скуластый азиат с рысьими глазами и в выцветшем х/б*, рядом лежал, закинув руки за голову, здоровенный моряк в тельняшке. Чуть старше. Позади висели черная фуражка с кителем и еще что-то.