Страница 18 из 34
Полковник вошел в 16-й отдел и, не привлекая к себе внимания, проследовал к двери в уголовный розыск. Дверь была приоткрыта. Ильюхин тихо прошелся по коридорчику и прислушался. В одном из кабинетов раздавались крики.
– Ты тупорылый, Кеша! Даже на конкурсе тупорылых ты займешь второе место, потому что тупорылый! Я тебе с ночи долдоню: сосед сверху тебя опознать может – это раз! Олежка, кореш твой, не сука и молчать не будет – это два! В хате у тебя скатерть со скока[26], в которую вы вещи заворачивали, – это три! Хули тебе еще надо?
– Это тебе, начальник, надо, раз ты четвертый час надрываешься, – откликнулся, видимо, тугодум Кеша.
– Ты действительно без пиздюлины не понимаешь? А?!
– Если у тебя на руках все козыри – так веди на парашу! А явка[27] смягчает вину, но увеличивает срок.
Ильюхин улыбнулся, вспомнив себя молодым, и вошел в кабинет. Из троих находившихся в этой комнатушке в лицо его не знал никто. С битым вором Кешей полковнику пересекаться не доводилось, а оперуполномоченные Володя Потемкин и Боря Уринсон были еще совсем салагами.
– Дядя, тебе чего? – обернулся к вошедшему Потемкин.
Именно он только что отвесил Кеше звонкий подзатыльник. Володя был парнем здоровым и характер имел «штурмовой». Наверное, он был бы незаменимым офицером в десанте. Борис Уринсон считал себя интеллигентом, потому что жил с художницей и поэтому несколько раз ходил на выставки. Он любил подолгу и издалека разговаривать с жуликами.
– Не «чего», а «что»! В театр мало ходите, молодые люди. Сквернословите громко, руки распускаете… Это же незаконно…
Полковник аж разулыбался про себя: «Попались, голубчики». Брови Потемкина поползли вверх:
– Ты… правозащитник! Ты из-под какой коряги вылез?
– Так… мимо проходил… – Полковник пожал плечами и по-хозяйски уселся на стул спиной ко второму оперу. Умного Уринсона эта борзость чуть насторожила.
– Документ! – рявкнул Потемкин.
– Называйте меня просто: Евлампием Барбитуратовичем, – ласково улыбнулся Виталий Петрович. – Ильюхин мое фамилие.
Уринсон начал приветствовать за спиной полковника, он хотел состроить рожу Потемкину, но не успел.
– Слушай, ты, Дормидонт… – Потемкин тоже не успел закончить фразу – и, наверное, к лучшему. В кабинет влетел неизвестно как пронюхавший о визите начальства начальник уголовного розыска района Ткачевский и гаркнул:
– Товарищи офицеры!!!
Потом Ткачевский начал бодро докладывать о проводящихся оперативно-розыскных мероприятиях. Потемкин стоял по стойке «смирно» и смотрел в потолок. По окончании доклада Ильюхин кивнул Ткачевскому и спросил ласково опера:
– Ну-с, отец Ебукентий, что соколом не смотришь?
– Не признал начальства! Гитлер капут! – Потемкин перевел виноватый взгляд с потолка на полковника.
– Напрасно, друг мой, – хмыкнул Виталий Петрович. – Начальство надобно либо по харям узнавать, либо спинным мозгом чувствовать. М-да… А что до твоего раскаяния – так колоться и на суде не поздно. Правда, Кеша? – На последних словах Ильюхин резко повернулся к задержанному и ласково потрепал его по загривку.
Кеша дернул ноздрями, сбросил ногу с ноги и от неожиданности подтвердил сентенцию полковника относительно раскола на суде:
– Ага… Но лучше по одному… за группу больше дают.
Фраза эта вырвалась у Иннокентия машинально и чуть ли не против его воли, чему сам задержанный очень удивился, а потому насторожился и лихорадочно начал просчитывать свои шансы в неожиданно изменившейся ситуации. Полковник смотрел на уголовника с поощрительной, почти ласковой улыбкой.
Кеша был ловким, дважды судимым квартирным вором и потому на чистосердечное признание смотрел здраво, то есть как на фраерскую блажь. Своих Иннокентий не сдавал, правда, своими считал всего нескольких воров на свете. Через несколько секунд задержанный внутренне решился и обозначил привставание:
– Товарищ генерал…
– Слабо, Кеша, слабо! – добродушно улыбнулся Виталий Петрович и правой рукой мягко усадил вора обратно: – Ты присядь… Поведать чего хочешь?
Кеша заерзал задом по зеленому табурету, на котором кто-то когда-то умудрился вырезать душераздирающую надпись: «Отсосете, козлы!»
– Мне бы потолковать с вами с глазу на глаз. – Голос Иннокентия упал почти до шепота.
Полковник закивал, словно ему предложила что-то очень приятное и интересное симпатичная женщина:
– Вопросов нет! Всегда рад потолковать с бывалым человеком.
Ильюхин поднял глаза на стоявших по стойке смирно Ткачевского, Потемкина и Уринсона и негромко скомандовал:
– Все на выход!
Ткачевский выставил оперов из их собственного кабинета чуть ли не пинками и аккуратно прикрыл за собой дверь. Ведя Потемкина и Уринсона по коридору к своему кабинету, Ткачевский на всякий случай продолжал тактично и всепонимающе улыбаться. И только закрыв плотно дверь своего «бункера», начальник уголовного розыска района начал орать, но не очень громко. Орал Ткачевский минуты две, и все больше затейливым матом, так что самыми цензурными словами в этой страстной речи были, наверное, «пидормоты» и «головожопусы». Потемкин и Уринсон вздыхали и перебирали пальцами свою одежду, словно пятиклассники, попавшиеся в школьном туалете завучу за курением…
Между тем Кеша, оставшись наедине с полковником, без спросу схватил сигарету из лежавшей на столе пачки, нервно затянулся и забормотал:
– Короче, я вижу, ты здесь начальник…
– И не только здесь, – чуть «поджал» Виталий Петрович. Кеша кивнул:
– И это я вижу. Я это… не первоход, оперов знаю… ты вкуриваешь? Так вот: на мне сегодня одна квартира, больше не наскребете, да и с ней надо еще попариться… ты не злись… Зато я знаю за налет, что был на Суворовском третьего дня.
Полковник мгновенно напрягся:
– Это тот, что с трупом и похищенной картиной Клеверова?
Иннокентий заинтересованное напряжение почуял мгновенно, а потому начал разгонять сигаретный дым уже чуть ли не вальяжными движениями руки:
– То, что жмурик на них, я не слыхал, но… но это даже к лучшему. А клевер там или ромашка – я не спец… но если дам адресок того, кто взял картину… да и остальной хлам… А? Как?..
– Заманчиво, – повел шеей Виталий Петрович. – А адресок-то точный или на глазок – вроде «третий этаж в четвертом или пятом парадняке»?
– Точный! – успокоил собеседника Кеша и заржал: – Этот чертополох вам стучит, когда ему надо… а тут просто так хапнул у залетных – видать, барыш перетянул оперативный интерес. Но иногда заглатывать хлопотно – крючок могут выдрать вместе с желудочным соком…
Ильюхин, сердце которого застучало, словно дизельный мотор, скрестил руки на груди:
– И что ж за это, если все «в цвет»?
Иннокентий тонко улыбнулся, словно дипломат на официальных переговорах:
– Сам понимаешь: барыга с лету сдаст хлопцев… и их не пляшут!
– И ты ни при чем?
– А как «при чем», ежели он сдает? – изумился вор. Полковник одобряюще усмехнулся:
– Ну ты рысь крученая! Что просишь-то?
Кеша недоуменно повел головой:
– Ну не конфет же в камеру?! Ты ж седой уже волчара: соскакиваю я тогда с квартиры и – краями… Как в море корабли…
Виталий Петрович решение принял мгновенно, но для понта подвигал бровями, повздыхал, похмурился и только через не слишком длинную паузу махнул рукой:
– Черт с тобой! Даю слово, что если картина будет сегодня у меня в кабинете, то ты уйдешь.
Кеша слизнул с верхней губы выступившую легкую испаринку:
– А мне только и полагаться, что на твою порядочность. Смотри, начальник, мне «вышак не ломится»![28]
В последней фразе сильно нервничавший, несмотря на внешнюю раскованность, вор все же не удержался от легкого намека на угрозу. Полковник скривился, будто съел что-то кислое:
– Не порти песню!
26
Скок – разбой или грабеж.
27
Имеется в виду так называемая явка с повинной.
28
Не грозит высшая мера наказания. Одновременно это цитата из кинофильма «Место встречи изменить нельзя».