Мертвец

Но в спальне никого не было, и телевизор молчал. Одеяла и подушки в беспорядке валялись на большой кровати, которую мама когда-то делила с моим отцом. Это из-за ее болезни он ушел. Он говорил, что ее выбор - чистое безумие. Что он не сможет с этим жить. В тот день, когда отец нас бросил, он просто остановился на дороге и попросил меня «пожалуйста, позаботиться» о матери и пообещать, что с ней ничего не случится.

Ничего себе просьба для ребенка, чья мать умирает от рака печени! У отца не было времени дать мне дальнейшие инструкции, поскольку через месяц или около того он и сам умер от сердечного приступа прямо на работе.

Голоса доносились с первого этажа. Обычно мама не засыпала в гостиной, но она с каждым днем становилась все слабее… Я заглянул в ванную и достал из шкафчика ее таблетки, чтобы они были под рукой, когда она проснется. Пробуждение для нее было равносильно вскрытию - так она сказала кому-то однажды, когда думала, что я не слышу.

В гостиной было темно. И телевизор выключен. Зато в кухне горел свет.

- Ну же, давай… - бормотал кто-то.

- Погоди секунду, - во втором голосе слышалось раздражение. - Тут тонкая работа…

- Да брось, Барнаби. Просто сделай это, и все. У нас ведь есть несколько миллиметров в запасе, верно?

- Чем точнее, тем лучше.

- Мы ее теряем. На нулевом давлении долго не протянешь. Переходи к стволу мозга.

- А я чем, по-твоему, занимаюсь? Раздался жуткий звук дрели, сверлящей кость.

- Есть, есть. Отлично.

- О'кей, - сказал Барнаби. - Теперь пусти меня. Что тут у тебя?

- Все резервные копии уже сделаны. Последняя - три недели назад. Это более девяноста девяти процентов личности. Я вообще не понимаю, зачем надо было тащиться сюда за…

- Это часть сделки, Джефф. Нам нужно всё.

- Но это же сплошная боль! Боль и страдание. Может, она и не захотела бы это помнить, если бы могла попросить. В конце концов, мы могли забить ей одни только события, без этой боли.

- Какой же это опыт, если он лишен боли?

- Господи, Барнаби! - воскликнул Джефф. - Кончай философствовать. Здесь тебе не спальня первокурсников.

Через столовую я прокрался к двери. Пахнуло чем-то резким и сладким - лишь позднее я понял, что это был запах жареных на гриле бараньих ребрышек.

Мама лежала на кухонном столе, голая. Кожа ее вздулась, вены выпятились, а все тело было покрыто шрамами. Я никогда не видел ее голой, даже до болезни, и теперь смотрел, как завороженный. Потом мне стало стыдно - дико, до тошноты стыдно, но в тот момент я не мог оторвать от нее глаз. Большие груди торчали вертикально вверх, несмотря на то, что живот, бока и бедра обвисли. Я был еще слишком мал, чтобы понимать, насколько это странно, но из-за того, что ее грудь так торчала, я не мог оторвать от нее глаз.

Голова мамы была запрокинута назад. На секунду мне показалось, что у нее отросли длинные волосы, которые собраны в хвост на затылке. Но волос у нее не было, об этом позаботилась химиотерапия. А из маминого затылка торчал толстый кабель.

Пискнул какой-то прибор.

- Джефф! Кажется, кто-то очень беспокоился насчет ее давления… Джефф вытащил что-то из-за уха и с размаху воткнул в грудь моей

матери.

- Очень изящно, - проворчал Барнаби. - Хочешь искромсать на кусочки всю сердечную мышцу?

- Еще несколько минут - и это тело уже не понадобится. Должно быть, заслышав какой-то шум, Барнаби поднял глаза

и увидел меня.

- Это еще что такое?!

- Что вы делаете с моей мамой?! - выкрикнул я. Джефф глянул на Барнаби поверх очков.

- Ты что, не проверил, дома ли ребенок?

- Его не было в записях! Идиоты…

Я бросился бежать. Споткнулся о провода, протянутые через всю кухню, рванул заднюю дверь и, протаранив москитную сетку, выбежал во двор. Ночь ударила мне в лицо, влажная и жаркая. Я босиком помчался по мокрой траве.

Барнаби бежал за мной - я слышал за спиной его пыхтение и топот. Он почти нагнал меня, но я сумел увернуться, обогнул изгородь и, тяжело дыша, забежал за гараж. На дорожке был припаркован мини-вэн, из открытых дверей которого змеились провода, а маленькая антенна смотрела в сверкающее звездами небо. В нескольких соседних домах виднелись огоньки, но улица оставалась пуста, и никто в округе понятия не имел, что здесь происходит.

Сильная рука схватила мое запястье. Мы оба повалились на траву, но Барнаби оказался сверху. Я брыкался, лягался, вопил… За шумом кондиционеров никто из соседей меня не услышал.

- Малыш, пойми, они нам ничего не сказали. - От Барнаби пахло бараньими ребрышками. - Или она им сама не сказала.

- Кто?

- М-м… Полагаю, твоя мама. Она ведь твоя мама, верно?

- Она умирает! Что вы с ней…

- Она будет жить вечно, малыш. Вечно. Подумай об этом.

Для меня уже больше ничего не имело смысла. Мне даже не казалось странным, что я лежу на соседском газоне, придавленный каким-то толстым коротышкой, провонявшим соусом для барбекю, смотрю вверх, на несколько видимых из этого положения звездочек, и слушаю, как лает чья-то собака - просто так, непрерывно и бестолково.

- Она что, ничего тебе не сказала? - его голос стал напряженным.

- Она подписала с нами договор, когда заболела. Медицинские прогнозы были не самые благоприятные, верно? Не стоит притворяться, будто это не так. В смысле, когда твоя печенка сгнила… притворяться бессмысленно, верно? Это просто чушь. Ерунда…

Он мог бы еще долго перечислять синонимы слова «бессмыслица», если бы я не заорал: «Это вы ее убили!» - и не попытался его ударить.

И мне это удалось. Позже, вспоминая то, как я вел себя тогда и что думал, только этим ударом я мог по-настоящему гордиться. Он охнул, и я почувствовал, как он весь напрягся. Он был в ярости. Что ж, тем лучше. Он мог бы вышибить из меня дух, не сходя с места, что было бы просто замечательно. По крайней мере, это было бы достойным оправданием тому, что я не смог спасти маму.

- Она сама нас попросила. - Его дыхание обдало мое ухо жаром.

- Откуда-то узнала про нас и пришла. Она все понимала. Что это единственный путь. Единственный выход.

- Что… вы… сделали? - всхлипывая, спросил я. - О чем она вас попросила?

Одна из светящихся точек, которую я принял за звезду, оказалась самолетом. Она проползла по небу и исчезла.