Страница 45 из 47
Тетя кивнула и посмотрела на меня полными сожаления глазами.
— Мы все равно уже не сможем ничего исправить.
— Да, — согласилась я, — да. Но мы могли просто ничего не портить, когда это ещё было возможно. А ты знаешь, тетя, что ее…
Я повернула голову в сторону Алины.
Да так и замерла, не успев закончить предложение.
Мертвой Янтарная была совсем молодая. Разгладилось лицо, обретя аристократичный белый цвет. Разметались по желтой траве каштановые волосы, и они были точно корни поваленного дерева. Из-под рукавов черного платья выглядывали тонкие запястья и длинные пальцы.
Не хватало улыбки красных губ.
И взгляда глаз, что точно янтари.
(Она сгорела, теперь ты — гори).
Я не удержалась и посмотрела в сторону Кирилла. Такого же аристократично бледного, но все равно сильного и мужественного. Его черные волосы были подножием горы, врастающими в землю. И он улыбался. Он был настолько силен, что мог улыбаться, даже когда проиграл.
Я не могла.
Все, на что меня хватило — сжать губы в тонкую линию, потому что они начали дрожать.
Больше всего мне хотелось исчезнуть.
Сделать так, чтобы я не была собой, чтобы я перестала существовать, чтобы мой отец не был отцом, а оставался простым черным колдуном, Алексеем Заболоцким, завидным холостяком без прицепа в виде дочери. Чтобы моя матушка не была моей матушкой, и в этом мире стало меньше на одно разбитое сердце одиннадцатилетней девчонки. Чтобы Вика любила Влада, а он любил ее в ответ. Чтобы по деревням не бродили не поддающиеся классификации нечисти и чтобы за ними не ходили белые маги. Чтобы они учились в своих медицинских университетах и не отвлекались ни на что лишнее.
Чтобы Алина была жива.
Чтобы Кирилл был жив.
Они сгорели…
Слезы мои были обжигающими, и они хлынули по щекам. У меня не было сил их сдержать, а у окружающих — смелости стереть их с моих щек.
Теперь я.
Теперь я сгораю, теперь мой черед, теперь, тогда, после… Всегда, пока я продолжу портить жизни. Пока я продолжу их забирать.
Я не хотела!
Я не хотела ничего сверхъестественного.
Я была как все, и я мечтала о любви. Кто не мечтает о любви? Я хотела, чтобы у меня был отец, который может не только наказать, но и похвалить. Я мечтала, чтобы у меня была мама, неважно, какая, и чтобы я могла подойти к ней и выдать все, что так волнует душу. Я, сама себе в том не признаваясь, надеялась, что когда-нибудь встречу того единственного, что развеет мой мрак и станет моим солнцем. День и ночь. Тьма и свет.
У меня была только Янтарная, и я ее проиграла.
Теперь у меня ничего, ничего не осталось. Лишь огонь. Всепоглощающий огонь. Огонь моей любви, огонь моей ненависти.
Я сама — огонь.
Я сама себе и друг, и враг, и спасение, и проклятье, и тепло, и холод.
И я не нужна, и я никому не нужна, никому, я, не.
Ко мне приблизился силуэт — я не различила его из-за завесы обжигающих слез. Но он сел напротив, и я услышала голос, его голос:
— Яна, я прошу тебя.
Влад.
— Кто ты? — только и спросила я.
Мне показалось, что он растерялся. Не нашел, что ответить, и тогда заговорила я, потому что мне нужно было говорить, пока я могла это делать:
— Любишь ты меня — или ненавидишь? Осмелишься назвать другом — или врагом? — я сморгнула и ясно увидела глаза Влада, глаза, полные беспокойства и растерянности. — Никто, — завершила я. — Ты ничего для меня не значишь, и я предлагаю поставить на этом точку. Забудь обо мне, если сможешь. Попытайся.
— А если не получится?
— Мне недолго осталось, — я хмыкнула. — Если не получится… Уходи. Нет, правда. — Я сама поднялась на ноги, и Владу ничего не оставалось, как подняться следом за мной. — Уходи! Это правда больно, когда люди, которые что-то для тебя значили…
Люди были далеко.
Они вроде бы находились рядом, но ни один из них не касался меня и ничего для меня не значил. Люди были далеко, а я хотела, чтобы они были ещё дальше, чтобы не застали тот миг, когда я рассыплюсь пеплом, и я зашагала, все дальше, дальше, и дальше, между Алиной и Кириллом, от Алины и Кирилла.
Преданные, предавшие.
Предавшая, преданная.
Я слишком любила осень.
И верила ей чересчур.
Если бы осень могла остаться позади, если бы я вдруг оказалась в зиме, закованная в ледяную клетку, это ведь было бы много лучше, это ведь бы могло все вернуть, поменять, спасти…
Я в кого-то уткнулась.
Слезы устилали глаза, и я не видела, куда иду, и не хотела видеть, но его я различила сразу, ещё когда он не успел ничего произнести.
Я не хотела шагать назад, к ним, да так и осталась стоять вплотную.
— Это потому, что вечность назад я отправила тебе сообщение?
Я увидела, как он кивнул.
Яр.
Я опять мешаю тебе учиться.
— Я опоздал?
— Я все испортила, — отозвалась я. И добавила: — Я всех убила. Я заставила всех умереть. Я…
И я прижала голову к его теплу. Огонь к огню. Свет к свету. Чтобы пламя усилилось в два раза.
— Если я сейчас умру… — произнесла я тихо, надеясь, что Яр этого не расслышит, — я буду рада, что умерла рядом с тобой.
Я думала, что Ярик надо мной лишь посмеется — или, в лучшем случае, обзовёт дурочкой, выдумавшей непонятно что. Но вместо этого он серьезно произнес:
— И я буду рад умереть рядом с тобой. Но не сегодня. Лет через восемьдесят. Яна!.. Мы можем уйти. Мы можем поговорить — или помолчать. Я могу всегда тебя… так обнимать, если ты только попросишь, произнесешь хотя бы одно слово…
Я чувствовала, как плавно покидает меня огонь — сила Яра превосходила мое пламя.
Опять магия.
Душу не вылечишь магией.
Душу вылечишь любовью, но моя — мертва, и нет никого, ничего, никогда, кто бы мог это исправить. Нет — и не будет.
А ты… ты тогда кто? Кто ты, Яр? Простой парень, с которым можно посмеяться? Маг, умеющий гораздо больше, чем написано в беломагический кодексах? Солнце?..
— Яр, — только и сказала я, поднимая на него голову.
Он внимательно посмотрел на меня — серо-голубые глаза, совсем живые и очень глубокие — и я продолжила:
— Я не хочу и тебя погубить, Яр. Я не шутила, когда говорила, что нам не нужно больше видеться. Если я что-то для тебя значу, то ты должен понять: мне будет слишком больно, если с тобой по моей вине что-то случится. Даже сейчас, — я обернулась и заметила приближающуюся фигуру, стараясь не смотреть на те, что лежали на земле и постепенно окружались людьми. — Отец.
— Кажется, мы уже знакомились, — отозвался Яр.
— Уходи, — я легко оттолкнула его себя — ткань пальто показалась чуть грубоватой. — Уходи и не возвращайся. Я всем… — я рассмеялась, — всем и всегда так буду говорить, всегда и всем, пока я здесь, пока…
Он не ушел.
Так и остался стоять, не приближаясь, но и не отдаляясь.
Отец остановился напротив.
Он смирил взглядом Яра и только потом — меня. Спросил:
— Все в порядке?
Я смотрела на него заплаканными глазами и думала о том, что у меня потекла тушь, и беспокоилась, что испортила Яру пальто (я снова все порчу), и не нашлось слов лучше, кроме как эти:
— В полном.
— Дочь, — отец покачал головой.
— Дочь, — повторила я, усмехнувшись. — Не боишься, что когда-нибудь очередь дойдет до тебя? Что когда-то ты… по моей вине? Пока не поздно, отец. Откажись от всего этого, пока не поздно. Пока я тебя ещё не погубила.
— Мы поговорим, и я все тебе объясню, — не отступал он.
— Я отказываюсь с кем-либо разговаривать.
— Я…
Отец растерялся.
Я видела рассеянность в его каменных глазах, и это было смешно.
— Заставишь? — широко улыбнулась. — Да, конечно.
И сорвалась с места.
Сорвалась — и помчалась прочь.
Раз уж они не хотят меня отпускать, я сама себя отпущу. Отпущу настолько внезапно, что никто не успеет этого заметить, никто не успеет даже слова крикнуть мне в спину.
Яна.
Яна — Янтарная.