Страница 208 из 266
Люди с северным характером породят и власть, которая по природе своей весьма отличается от власти западного типа. Особенно – от современного устройства государства в Западном мире.
«…Для современных западных государств характерна „специализация“ власти, отход от тотальности политического во все более и более „профессиональную“ бюрократическую деятельность. В умах крайних либералов правительство все чаще представляется как бы особой „корпорацией“, нанимаемой обществом на работу по управлению. Власть все более и более отделяется от общественных ценностей, от тех норм, которые определяют общественное устроение, над „профессиональным“ бюрократическим режимом (в веберовской теории господства кажущемся высшим выражением рациональности) все меньшую власть имеют нравственные или правовые нормы, и все большую – „законы Паркинсона“, описывающие реальность бюрократических систем. Власть в современном западном обществе даже не сужает свои пределы, а рассыпается, распыляется по множеству инстанций. Налицо не столько специализация, сколько кризис власти, утрата понимания ее природы.
Цивилизационная ориентация Севера открывает перспективы для формирования иного типа властвования – достаточно специализированного, но более соответствующего понятию власти. Это власть чрезвычайная, относящаяся к сферам обеспечения общественной безопасности, защите существования общества в целом, и власть нормотворческая, преобразующая внеполитический хаос в окультуренный и отрегулированный политический космос. В противоположность «бюрократическому» государству Запада такой тип государственности можно назвать чрезвычайным.
Этос Севера не может не способствовать увеличению внимания к развитию спецслужб. Предотвращение негативного поведения возводится в политический и военный принцип, одним из элементов которого станут предупредительные удары. Неизбежно развитие разведки и сил специального назначения, готовых нанести удары по управляющим центрам противника задолго до предполагаемой агрессии. То исключительное уважение, окруженное мифологическим ореолом, которое питали русские к своим спецслужбам на протяжении ХХ века, не может быть случайной психологической чертой. Интересно, что в ходе политической борьбы в России в 1999–2000 годах в качестве реальных претендентов на власть котировались исключительно бывшие разведчики (что характерно – не военные). В политическом смысле формирующееся общество может быть названо обществом безопасности, в чем-то даже обществом перестраховки, что вполне естественно в виду исключительной остроты современных глобальных угроз. Однако это не тождественно «полицейскому государству», – речь идет не столько о тотальном контроле и ограничении, сколько о неограниченном целевом воздействии государства на любые сферы общественной жизни. Например, вместо цензурного запрета (например – на критику власти), будут использоваться технологии увеличения привлекательности образа власти, с одной стороны, и нейтрализации негативного воздействия критики на массовое сознание, – с другой…»
Своеобразной окажется и северная экономика. Здесь не будет нынешнего западного бизнеса «в стиле фанк» с его безумной погоней за новым ради самой погони.
«…Для адаптивной функции общества (к которой, прежде всего, относится экономика) для Запада характерен упор на формирование инноваций, позволяющих разрешить новые проблемы. Экономика освобождается от многочисленных ограничений, ради того, чтобы продуцировать инновации. Однако механизмом стимулирования инноваций выступает преимущественно рыночный обмен, находящийся под существенным корректирующим влиянием структур „капитализма“ (в терминологии Фернана Броделя). Промышленная революция на Западе, по мнению Броделя, стала следствием серьезного ослабления влияния капитализма на рыночную экономику, инновации перестали сдерживаться узкокорыстными интересами финансистов. Периодические экономические кризисы, потрясавшие западную экономику, были средством стряхнуть бремя спекулятивных „капиталистических“ структур, а „бескризисность“ западного развития последних десятилетий говорит о том, что сегодня экономические процессы находятся под жестким контролем со стороны транснационального сообщества. Феномен „постиндустриальной экономики“ Запада знаменует разрыв между адаптивной функцией экономики и инновационными механизмами. Инновация, перестав быть средством повышения адаптации, становится самостоятельным товаром, однопорядковым с ценными бумагами, предметом торга на рынке современной „виртуальной экономики“. „Новое“ становится самоценностью до такой степени, что фактически дезадаптирует человека и общество, само превращается в проблему (этот эффект хорошо известен пользователям компьютерных программ, более новые версии которых, в половине случаев, оказываются дискомфортней и непрактичней старых).
Инновационная установка Севера, на наш взгляд, будет носить иной характер. Установка на превентивное обеспечение безопасности общества, как на одну из ценностей, будет диктовать широкое развитие инноваций, поскольку возникающие угрозы могут иметь самый неожиданный характер, а значит никогда не известно – что именно может оказаться жизненно необходимым в следующий момент. С другой стороны, первостепенное внимание будет уделяться адаптивному, утилитарному аспекту инноваций – от любого продукта будут требоваться его удобство, надежность, простота в обращении.
Другим возможным достижением северной сверхмодернизации может стать формирование неорыночного хозяйства, то есть экономики свободной, с одной стороны, от тотального бюрократического контроля, характерного для современных западных обществ, с другой, от не менее жесткого давления со стороны «капиталистических» структур. Государственное воздействие на такую экономику видимо будет носить характер, аналогичный воздействию на другие сферы общественной жизни – глубокий, но целевой, преследующий интересы выживания общества в целом. Главной задачей государства будет не столько регулирование, сколько недопущение криминального воздействия на экономику, устранение негативного экономического поведения.
Таковы основные черты сверхмодернизационной модели Севера, в которой могут быть с одной стороны усвоены все значительные достижения западного «модерна», а с другой – предложен новый вариант «современного общества», значительно отличающийся по цивилизационному этосу от Запада. Эта модель кому-то может показаться слишком жесткой, технократичной, существенно разнящейся от мечтаний о грядущем тысячелетии как об эре буйного «духовного расцвета» (обычно отождествляемого с оккультным расцветом). Некоторая «формалистичность» изложения проистекает из того, что описываемая цивилизационная ориентация еще не предопределяет ценностных оснований той или иной цивилизации. Можно предположить, что Север обеспечит значительный духовный и культурный расцвет входящих в его орбиту народов, однако конкретные формы, в которые выльется этот расцвет, определять преждевременно…»
Итак, сверхновые русские с их северным характером разорвут нынешние идеологические, культурные и мировоззренческие оковы двух неудачных проектов – Третьего Рима и Северной Пальмиры. Они радикально откажутся от них. Их проектом станет проект Китежа – исконный проект северной русской цивилизации. В этом проекте гармонично соединяются воедино и будущее Нейромира, и история русской души.
Собственно говоря, в нашей истории перемена этноса уже случалась. Топос-то сохранялся. Вспомните: древние киевские руссы тоже устали и разложились. Им на смену в конце четырнадцатого века пошли русские нынешнего типа, великороссы, московиты. Если вы вспомните обстановку на Руси XII–XIV столетий, то задохнетесь от омерзения. Князья-«элита» устраивает ожесточенные междоусобицы, русские грабят и убивают своих же русских. Князья жгут русские же города, наводят на соседей сначала половецкие, а потом и ордынские набеги. Словно в Вашингтон, ездят в Орду, донося друг на друга, выпрашивая ярлык на великое княжение, права собирать на Руси дань для завоевателей. Князья рыщут по опустошенной Руси, ища одного – добычи и денег. Перед нами предстает картина полного разложения древнего русского народа, поразительно похожая на то, что творится у нас с конца 1980-х годов. Полтысячелетия назад многим тоже казалось, что песенка Русской цивилизации спета, и бывшие земли Киевской Руси разделят более удачливые соседи: ордынцы, турки, немцы, поляки, литовцы и шведы.