Страница 26 из 189
После долгого времени Робеспьер явился опять в конвенте 8 термидора — 26 июля 1794 года по старому счислению. Это не предвещало ничего хорошего; он рассчитывал сразиться со своими противниками. В длинной речи он говорил о преступном заговоре, козни которого куются в самом комитете, — о необходимости возобновить и очистить комитет общественного спасения и комитет общественной безопасности. Мешкать было нельзя: Камбон, первый собравшись с духом, сказал: «Один человек идет против воли национального конвента, это Робеспьер». Слово было сказано, и диктатор потерпел первое поражение в том, что не было изъявлено желание, как бывало прежде, распространить речь его печатно. Следующий день был решительный — 9 термидора. Накануне вечером Робеспьер появился в клубе якобинцев, но он не умел организовать восстание и в его партии, разрозненной и раздробленной разными тайными влияниями, не было единодушия. Доктринеры эти, утопавшие в крови, играли теперь жалкую роль. Сен-Жюста, только приготовившегося к обыкновенной речи, скоро перебили: общество теряло сознание представителей первенствующей партии, тогда как дерзкие слова противников их, вызывая одобрение, придавали им смелость. Таллиен сделал первое прямое нападение.
Когда Робеспьер взошел на трибуну, обнаружилось общее настроение. «Долой тирана», — раздалось с разных сторон зала. Среди оглушительного шума раздается требование арестовать Генрио и еще нескольких креатур Робеспьера. Он попытался говорить во второй раз — ему отказали в слове. Один из депутатов произносит требование арестовать Робеспьера. Испуганные сначала собственной смелостью, все становятся смелее при усиливающихся все более и более одобрениях, и когда Робеспьер в бешенстве берется за последнее свое оружие, за слово, которого он требует от всего собрания, от «убийц из-за угла, требую слова», раздается отовсюду: «Нет, нет». Когда, после тщетных усилий заставить себя слушать, он сказал, что у него пересохло в горле, раздалась та чисто французская острота, так высоко ценимая в их собраниях: «Кровь Дантона его душит». Гром рукоплесканий был ответом ловко сказанному слову. В конвенте дело было выиграно; решено было обвинение и арест Робеспьера, Кутона и Сен-Жюста, к которым добровольно присоединились Леба и Робеспьер-младший. Победа была однако, неполная. Предстояло победить опасного человека в глазах революционных властей столицы, которые, конечно, понимали значение событий в конвенте. Общинный совет, секции, клубы, национальная гвардия — народ Генрио — встревожились. Стражу сумели напугать и заключенных выпустили одного за другим. Около 9 часов вечера они собрались в городской ратуше. Конвент со своей стороны потребовал несколько отрядов. Начальника национальной гвардии Генрио, ничтожного человека, сделавшего карьеру геройскими сентябрьскими подвигами (1792 г.), парализовало обычное пьянство, а Робеспьер, никогда не отличавшийся личной храбростью, потерял присутствие духа. Конвент издал декрет, которым объявил вне закона парижскую общину, национальная гвардия общинного совета разбежалась, и в полночь войска конвента проникли в ратушу, чтобы снова овладеть арестованными. В ту минуту, а быть может и раньше, как добрались до комнаты заседаний, где общество или часть его заседала, раздалось несколько выстрелов. Леба застрелился, Робеспьер упал с размозженной челюстью. Остается неизвестным, была ли это попытка самоубийства, или они пали под выстрелами ворвавшихся. Кутон хромал, Робеспьер-младший и Генрио, выбросившиеся из окна, были схвачены близ ратуши; Сен-Жюст сдался без сопротивления. В то же время Лежандр уничтожил притон могущественной котерии, клуб якобинцев. На следующий день, 28 июля, после полудня, казнили пятерых главных, а 29 июля — 71 члена общинного совета, в том числе и башмачника Симона, в руки которого властители отдали на мучение несчастного дофина Франции.
Арест Робеспьера, 27 июля (9 термидора) 1794 г. Гравюра работы М. Слоана с рисунка Барбье
Перемена совершилась довольно быстро, по всей Франции, после того как в Париже одержана была первая решительная победа. Силы революции истощились, новое правление террора стало невозможно и свободнее вздохнувшее среднее сословие (буржуазия) постепенно сознало, как немногочисленна была шайка, которой оно подчинялось и которую терпело три года. Самое большее 300 000 якобинцев держали в рабстве, грабили и обирали десятую долю с 25 миллионов французов. Новая партия, термидорианцы, поднялась, и главами их вначале были Таллиен и Фрерон. Жена первого из них, подобно госпоже Ролан, принимала в своем салоне, где ей поклонялись как Notre dame du-Thermidor. Из-за грубого санкюлотизма и деланной небрежности начинала проявляться некоторая изящность. Ненавистный закон 22 прериаля был уничтожен, а месяц спустя после падения Робеспьера, по предложению Таллиена, система терроризма объявлена уничтоженной 28 августа. Каждый день приводил к более человечному положению.
По предложению Робера Лэндэ, немедленно освободили заключенных ремесленников, сельский люд и аристократов. 16 октября приступили к ослаблению несносного владычества клубов: запретили всякие сборища народные, собрания, сношения и коллективные прошения. Заговорили об единичных жестокостях комиссаров террора, как, например, в городе Нанте Карриер. Подобные ему злодеи испугались, вздумали сопротивляться; но попытка их во время доклада дела Карриера, действовать привычным образом и грубостью трибун подчинить конвент — на этот раз не удалась. У всех являлось мужество, ветер подул с другой стороны, а союзы молодежи из достаточных классов общества, величавшиеся кличками «мюскаден» и «золотая молодежь», которые они себе усвоили, встретили террористскую сволочь их же собственным оружием и сдержали ее толстыми палками. Небывалое дело, трибуны удалось очистить, а вечером того же дня золотая молодежь посетила клуб якобинцев. Крови пролито не было: в жестокой схватке они отомстили мужчинам и женщинам. Гражданки охотно посещали клуб, где речи и скандалы составляли приятное зрелище; получили они — хотя и не кровавый, — но чувствительный и грубый урок, не мешаться в политику и заниматься своим хозяйством. 11 ноября конвент постановил закрытие клуба; 17 декабря казнили жестокого Карриера с несколькими другими, а в мае 1795 года еще одну запоздавшую жертву — Фукье Тэнвилля, обвинителя при революционном трибунале.
Точный снимок с подписи официального обвинителя Фукье Тэнвилля
Конец 1794 и первые месяцы 1795 года прошли в единичных попытках террористов взять верх, но противное течение становилось все сильнее. 2 декабря принято было предложение Карно об амнистии Вандее. 8-го заняли свои места 73 жирондиста, изгнанные из конвента, и постановлено заключение Билло-Варенна, Колло Эрбуа и Барера. 19 февраля уничтожили революционные комитеты, органы господства якобинцев, а 8 марта возвратили права тем жирондистам, которые объявлены были вне закона. Остатки партии с триумфом воротились в Париж. Дальше этого не пошли: хотя преследование религии прекратилось, но антиклерикальное направление осталось. Серьезную опасность представляла материальная нужда. Правильную заработную плату, которую народ получал, выручку от торговли и промышленности — все, что оплачивали «богатые», которых с таким неистовством уничтожало правление террора, нельзя было заменить надолго конфискациями, вспомоществованиями лентяям, платой палачам. Так называемый максимум, введенная в сентябре 1793 года такса — обязательная цена на предметы первой необходимости — была уничтожена в декабре 1794 года, и теперь все недовольные кричали: «Хлеба и конституцию 1793 года». При этих криках ворвалась еще раз в зал конвента 12 жерминаля — 1 апреля 1795 года — шумная толпа, преимущественно из предместий Сент-Антуан и Сен-Марсо — всегдашних очагов недовольства. Но подоспели батальоны секций, в которых участвовали теперь владевшие имуществом классы, и возмущение не удалось. Положение «горы» только ухудшилось; ясно было, что им не удастся более криком и шумом трибун прикрыть свою малочисленность. Конвент принялся теперь за работу, для которой он был созван; назначили новую комиссию для составления конституции.