Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 17



Постепенно погода, принесенная из грез, рассеялась, и поля вернулись к прежнему однообразному покою.

Как будто Зетов никогда здесь и не было.

В стороне от происходящего, сидя в безопасности, две женщины наблюдали за развитием событий. Фарух-Лейн повернулась к Лилиане и произнесла:

– Эти трое способны уничтожить мир.

1

Ронан Линч все еще помнил худший сон из всех когда-либо ему приснившихся. Сейчас это видение казалось уже далеким прошлым, два года минуло с тех пор. Или три? А может, четыре? В детстве время ускользает незаметно, а теперь, когда он возмужал, или как это правильно называют, оно и вовсе неуловимо. Значение имело только то, что это произошло До. Когда-то Ронан делил жизнь на До и После смерти отца, теперь все стало иначе. Теперь это было До того, как он обрел способность к сновидению. И После.

Данный случай произошел До.

Когда сновидение явилось, Ронан уже был обладателем эпичного каталога незабываемых кошмаров всех мастей. Какой сорт вы бы предпочли? Может, классический набор монстров: когти, клыки, патлатые перья, мокрые от дождя? Или публичное унижение: попытки скрыть разразившийся посреди кинозала насморк, бесконечно подтирая потрепанным рукавом нескончаемый поток соплей. А может, жуткие эксперименты над телом? Ножницы, кромсающие плоть руки, кости и сухожилия, вырывающиеся наружу. Безумие стало извечным выбором: ступить на привычную территорию, чтобы оказаться ошарашенным ощущением чудовищной и неотвратимой неправильности происходящего, которое ворочается, ворочается и ворочается внутри, пока не проснешься дрожащий и покрытый потом.

Он видел их все.

«Кошмары – это уроки», – сказала как-то раз его мать Аврора. – Они кажутся плохими, потому что ты знаешь хорошее».

«Кошмары – как сучки, – заявил однажды его отец Ниалл. – Пусть заигрывают с тобой, мой мальчик, но не вздумай познакомиться с ними поближе».

«Ночной кошмар – химическая реакция, – считал его бойфренд Адам. – Неконтролируемый всплеск адреналина в ответ на раздражитель, возможно, вызванный травмой».

«Вперед, не стесняйтесь в выражениях», – отвечал Ронан.

Таковы были кошмары: они были реальны. По крайней мере, для него. Если остальные просыпались в холодном поту с бешено колотящимся сердцем, то Ронан, потеряв бдительность, мог проснуться и обнаружить рядом все, что ему пригрезилось. Раньше такое часто происходило.

И стало случаться вновь.

Он начинал думать, что, возможно, между До и После не существует такой четкой границы, как ему казалось.

Именно это приключилось в том плохом сне: Ронан включил свет, увидел зеркало. И себя в нем. Ронан из зеркала позвал: «Ронан!»

Он вздрогнул и проснулся в своей старой спальне в Амбарах. Спина покрыта потом. Руки гудят. Бубух-бубух – сердце грохочет о ребра. Обычный страшный сон. Луны не было видно, но он чувствовал, как она наблюдает, отбрасывая тени за неподвижными ножками стола и над распростертыми лопастями потолочного вентилятора. В доме царила тишина, остальные домочадцы спали. Он поднялся и налил стакан воды из-под крана в ванной. Выпил, налил еще.

Зажег свет и уставился в зеркало. Там снова был он. Ронан из зеркала вновь произнес: «Ронан!»

И он опять проснулся, на этот раз по-настоящему.

Обычно, когда просыпаешься, становится очевидным, что сон был всего лишь иллюзией. Но этот сон о сновидении… все казалось таким реальным. Половицы, холодная потрескавшаяся плитка в ванной, журчание воды в кране.

В этот раз, когда он встал, чтобы налить стакан воды, по-настоящему налить стакан воды и выпить, чтобы прогнать наваждение, он был уверен, что будет поражен ощущением касания пальцев ко всему, мимо чего проходил, напоминая себе, насколько своеобразна реальность наяву. Неровность оштукатуренных стен. Гладкость отполированного изгиба спинки стула. Легкий порыв воздуха из двери Мэтью, когда он толкнул ее, чтобы увидеть спящего младшего брата.

Ты не спишь. Ты не спишь.



На этот раз в ванной он обратил внимание на луну, едва различимую сквозь жалюзи, на тусклое ржавое пятно у основания старого крана. Это детали, подумал он, которые спящему мозгу выдумать не по силам.

Ронан включил свет и увидел зеркало. Свое отражение в нем. Ронан из зеркала произнес: «Ронан!»

И снова проснулся в своей постели. Снова, снова.

Черт возьми.

Он, словно умирающий, хватал воздух ртом.

Ронан не понимал, бодрствует он или спит, и уже не знал, как определить разницу. Исследовал каждую деталь как во сне, так и наяву и не почувствовал никакого шва между ними.

Ему подумалось: «Возможно, я обречен делать это вечно. Пытаться проснуться, так и не узнав, удалось ли мне это».

Временами он задавался вопросом, не был ли он все еще в том сне. Что, если он вообще никогда не просыпался? Может, все неправдоподобные вещи, что произошли со времен этого самого «Ронан!» из зеркала, все невероятные события школьных лет, хорошие и плохие, существовали только в его голове. Это могло быть таким же убедительным объяснением, как и любое другое.

Худший сон.

До, ему казалось, он всегда сможет уловить разницу между сном и бодрствованием. Понять, где реальность, а где плод его фантазии. Но После…

– Просыпайся, снежок, мы на месте, – позвала Хеннесси.

Ронан очнулся в тот момент, когда автомобиль остановился, гравий захрустел под шинами, сухая ветка оцарапала кузов. Он лежал, растянувшись на заднем сиденье, и теперь сел, прижимая ладонь к занемевшей шее. На противоположной стороне сиденья присненная им ворониха по кличке Бензопила забралась в свою коробку, предчувствуя, что они вот-вот выйдут наружу. Ронан машинально потянулся к телефону в попытке проверить сообщения, прежде чем вспомнил, что его нет.

Снаружи прохладный полдень сменился золотистым теплом вечера. Здания с плоскими крышами сгрудились вокруг торговой парковки, их водосточные желоба мягко золотились в свете уходящего дня. Это был один из тех комплексов, внешнему виду которых не хватало только припаркованных рядом школьных автобусов. Как и следовало ожидать, Ронан заметил выцветшую вывеску: «МУЗЕЙ ЖИВОЙ ИСТОРИИ ЗАПАДНОЙ ВИРДЖИНИИ».

Табличку окружал беспрепятственно разросшийся китайский ясень, вся площадь парковки была охвачена сетью заросших сорняками трещин. В конце сезона листья, скученные в рыжие и пурпурные завитки, остались только там, куда не смог добраться ветерок.

Музей живой истории выглядел так, словно был мертв уже несколько десятилетий.

Именно такие места обычно выбирал Брайд. На протяжении нескольких недель, прошедших с момента их побега от Модераторов на берегу Потомака, Брайд вел их через разрушенные дома, опустевшие съемные квартиры, закрытые антикварные магазины, пустующие ангары аэропорта, ветхие прибежища туристов. Ронан не мог сказать точно, произрастала ли тяга Брайда к захудалым местам из соображений секретности или эстетики.

Казалось, «секретность» не является синонимом «заброшенности», но Брайд никогда не приводил их в места, которые еще хранили в памяти редкое прикосновение человеческих рук.

В подобных жилищах всегда не хватало удобств, но Ронан не мог жаловаться. Ведь они были все еще живы, верно? Трое сновидцев, преследуемые законом, по-прежнему в строю, вооруженные до зубов собственным жизнелюбием, выбирались из своего автомобиля, позаимствованного во сне.

– Прислушайся. Что ты слышишь? – спросил Брайд.

Он произносил это каждый раз, когда они оказывались в новом месте.

Ронан уловил шелест ветра, подхватившего сухую листву. Отдаленный рев грузовиков на шоссе. Рокот невидимого самолета. Собачий лай. Звук жужжащего генератора где-то вдали. Мягкий свист крыльев Бензопилы. Вид птицы с черным оперением, проносящейся высоко над ними тремя в этом необыкновенном успокаивающем месте, наполнил его чувством, которому он не находил описания, но ощущал, как оно становится все сильнее и сильнее, с тех пор как они сбежали.