Сын на отца

Глава 3

— Кузьма, и ты Ванька! Живо приволоките сюда самозванца этого, поспрошаем с пристрастием хорошенько. Федька, что застыл истуканом, бестолочь?! Розог захотел, паршивец?! Углей добавь в жаровню, да раздуй их — зябко чего-то, морозец на улице. Никогда из тебя ката путнего не выйдет, даже ногти содрать не сможешь.

— Не изволь беспокоиться, батюшка Артемий Иванович, все сейчас сделаю, и жаровню раздуем!

— Веничком палящим вора пригладим, чтобы разговорчив был. Ишь ты, «царевичем» его тати называют! Да железки в угли положи — клеймить ведь зверя придется!

— Братовьев Минкиных ведь он порешил — одного с пистоля застрелил, другого шпагой порешил, Артемий Иванович.

— Он, он, убивец проклятущий, но кто же знал, что ловким таким окажется, шельма. Пытать надобно без всякой жалости, если помрет, то господь нам простит. Ох, грехи мои тяжкие!

Алексей мысленно застонал — такие старички самые страшные, попасть к ним в руки себе дороже, наизнанку вывернут. Так что участь его определена — живым из застенка не выбраться. А если и вытащат на свет белый, то орущий от боли кусок живого мяса, истерзанного пытками. Если у него была раньше мысль, что придет сторож, в худшем для него случае с напарником, то сейчас ситуация самая паршивая. Только по именам их четверо, но скорее всего — пятеро, к кому-то ведь обращался своими последними фразами этот зловредный старикашка.

— Засов отодвинь!

Тяжелые шаги остановились перед деревянной преградой, затоптались чьи-то ноги, лязгнул металл.

— Сейчас Кузьма Петрович!

Запор на двери заскрежетал, дверь с чудовищным скрипом отворилась — Алексей зажмурил глаза, настолько показался яркий свет горевшего факела. Но через дрожащие ресницы внимательно разглядел вошедших в камеру — от их зловещего вида напрягся до последней мышцы. Здоровенные мужики в стеганках и кожаных фартуках, бородатые, с низкими лбами питекантропов, они всем своим видом прямо говорили — это и есть самые настоящие палачи, или каты, как их тут называли.

— Света добавь, Ванька, факел повыше подними, дурень! А то выблядок что-то лежит скрючившись. Не помер ли, собака?! Совсем было бы некстати, ведь поспрашивать его надобно!

Мощные руки сграбастали Алексея за грудки и рывком подняли, да так резко, что крепкая ткань затрещала — Кузьму силушкой от рождения наделили изрядной. Однако вес царевича был немаленький, к тому же кату приходилось держать его на весу. Но когда «клиент» умышленно подогнул ноги, трюк такой проделать чрезвычайно трудно.

Однако кат был чрезвычайно силен, он встряхнул Алексея как щенка, поворачивая к свету.

— Да вроде не помер? Ты зачем ему так голову разбил, Степан Сильвестрович — не проломил ли лоб?! Ох-ти…

«А вот и пятое имечко нарисовалось, того, кто прикладом меня шарахнул. Пора начинать, момент удобный!»

Алексей осторожно вывел руку, и тут же ударил лезвием в грудину, отчаянно желая только одного — попасть в сердце. Бил хладнокровно — думал, что будет трясти мандраж, ведь никогда до этого не приходилось вот так убивать человека. Но нет — рука оказалась тверда, и пальцы не разжали хватки на рукояти ножа.

Попал точно в цель, будто на уроке анатомии в школе, где на столе лежал манекен человека с изображением всех его внутренних органов, который старшеклассники называли «страшилой». И удачно ткнул как раз между ребер, что закрывали сердце.

Повезло!

— Ох-ти…

Палач только охнул, железная хватка моментально потеряла всю свою силушку. Обмякло тело, содрогнулось, не в силах поверить, что уже мертво — но рот успел приоткрыться и выдавить хрип.

Алексей уже крепко стоя на ногах, и не теряя времени, врезал коленом в пах второго ката, проявившего самоубийственную нерасторопность. Верзила только стал поднимать над головой факел, а потому проглядел нападение и на старшего палача, и на себя самого. От «подлого удара» он охнул и согнулся, а сам Алексей, будто мясник на приготовлении шашлыка из живого барана, тут же полосонул лезвием ножа по горлу.

Хорошо и глубоко резанул, недаром лезвие сам довел до бритвенной остроты — послышался хрип, который ему уже доводилось услышать — предсмертное «бульканье» не перепутаешь.

— Уй-я…

Палач жалостливо так захрипел, видимо, только в эти последние секунды, осознав разумом, что он сейчас умрет. И правильно — живодеры всегда с жизнью расстаются очень неохотно, как и прочие кровожадные садисты. Ведь они привыкли мучить и терзать, потом сладострастно убить свою жертву — и от резкой перемены ролей впадают в дикий ужас, который буквально плещется в их глазах.

Но что странно — именно эти звуки наполнили тело Алексея невиданной прежде силой. Будто через напившийся крови клинок, который держала его рука, вся силушка палачей переливалась в его жилы. Такого вливания адреналина он никак не ожидал, и никогда в жизни не испытывал. Нахлынуло ощущение полной эйфории, весьма близкого к запредельному наслаждению, непонятное упоительное счастье.

Алексей, дрожа от нетерпения, желая всей душой продолжения смертельного пиршества, рванулся вперед, что было сил, сжимая в обеих руках оружие, и вдыхая пьянящий запах пролитой дымящейся теплой крови, часть которой обагрила его самого.

— Да что происходит…

Договорить старикашка в старом приказном одеянии, но при этом в новомодном парике, не успел. Алексей с ходу попал носком сапога, прямо под челюсть, сидящему в деревянном креслице старцу, которого тут опрокинуло на пол. В другой момент можно было расхохотаться от столь нелепой картины, но только не сейчас. Тело царевича действовало гораздо быстрее, чем за ним успевал мозг.

— Бл…й сын…