Страница 10 из 12
Илье не спалось. Он вышел на воздух поглядеть на перемигивание звёзд и понял, что не один он лишился этой ночью сна. Выйдя за ворота, Илья прошёл по улице и тут же наткнулся на телегу, вокруг которой суетились люди. Плакали дети, причитали бабы. Увидев Муромца, они пугливо замерли, ожидая от него худа.
– Не бойтесь, я не служу князю, – успокоил их Илья, сразу поняв, куда уходят люди.
– Пускай теперь другие боятся, – криво ухмыльнулся мужик, распихивая без разбору в телегу узлы. – А мы уезжаем. Родичей повидать…
– Да каких родичей! – завыла баба. – Бежим без оглядки от князя! Бросаем добро на разорение.
– Уймись! – цыкнул на жену мужик, присмотрелся к Илье и, видно, узнал его. – Не с руки нам теперь жить в таком городе, где богов попирают. Верно ты сказал, боги наши с нами пойдут, коли они в сердце.
Улица совсем не походила на ночную – всюду сновали люди, кто-то уходил пешком, попался верховой мужик, проскакавший галопом, кто-то сообща складывал пожитки на телегу. Люди бежали из города. На одной из телег Илья заметил торчащего из-под скарба дворового кумира Макоши. Он едва поместился в телегу, но, как видно, оставлять его на поругание эллинским священникам у хозяина не поднялась рука. То тут, то там раздавались плач и причитания, кто-то ругался, позабыв о приличиях. Илья не поленился, дошёл до городских ворот. Стража пропускала беглецов беспрепятственно. Муромец подошёл к одному из воинов, представился, как до́лжно. Его узнали: молва шла впереди него, и здесь уже люди знали и о Соловье-разбойнике, и уже даже, вопреки завету Зосимы, о железном корсуньском змее. Стражники сгрудились вокруг Ильи, расспросили про то, про сё. Муромец где поддакнул, где отмолчался, а где и посмеялся над разросшейся молвой:
– С чего вы взяли, что змей это был и что он невесту нёс? Воин в его чреве был, вот и всё.
И пока стражники удивлялись этаким чудесам, Илья сам спросил, кивая на телегу, проезжающую через ворота и растворяющуюся в темноте:
– А что, выходит, воевода велел людей не задерживать?
– Так и есть, распорядился Добрыня свет Никитич. А князь ничего не говорил. Дел у него и без того дюже много. А Киев-то большой, не все уйдут, поди.
Мимо проехала ещё одна телега, доверху гружёная рухлом[6]. За ней уныло шли три или четыре семьи. Мужик, шедший последним, увидев Муромца, поклонился ему и сказал:
– Прощай, Илюша. Спаси тебя боги за всех славян. А и ты из Киева уходи. Нету здесь наших богов, стало быть, и правды нету…
И он ушёл во тьму, вслед за скрипом тележных ступиц и всхлипыванием детей.
Утром Добрыня выдал Илье подходящий ему доспех да конскую сбрую.
– Ну, Илюша, лихом не поминай, – сказал он, уходя со двора. – И всё, что тебе наказал – помни.
Воевода ушёл, а Илья не спеша собрался, снарядил Тучу, попрощался с жёнами Добрыни да с Репьём и выехал за ворота. Стояла настоящая летняя погода, солнце уже жарило вовсю, и на небе не было ни облачка. «Видно, не хотят вмешиваться боги в людские дела», – невесело подумал Илья. На сегодня было назначено князем общее крещение в Непре, и Муромец сперва решил посмотреть, что там да как. Маячить в толпе не хотелось, но и уезжать так просто он не мог. «А вдруг ещё большее непотребство?» – подумал Илья и двинулся верхом из города. Выехав за ворота, Муромец вчерашним скорбным путем, каким волокли истукан Перуна, стал спускаться к берегу, кишащему людьми. На вершине холма чернело страшное кострище, а вот три ямы были аккуратно засыпаны, будто никогда и не стояли там три достославных кумира.
Утро выдалось ясным и тёплым, так что, если Перун и собирал грозное небесное воинство, дабы научить князя Владимира чтить славянских богов, оно было далеко от стен Киева. Берег Непры был запружен народом, и вместе с Ильёй туда двигались все те, кто решил креститься, а значит, следовать за князем. Владимир стоял в окружении эллинских священников и той части своей дружины, которая прежде сего дня приняла крещение. Остальные вместе с городским простым людом стояли на берегу, готовые к принятию новой веры. От пристани, видной отсюда, глазели со своих кораблей купцы, не желая прерывать дел даже ради великих событий, творящихся в Киеве.
Эллинские священники торжественно стояли в богатых одеждах, шитых золотом, держа в руках кресты и книги. Зосимы среди них Илья не нашёл. Не было видно и его слуг. Князь Владимир терпеливо ждал, когда все решившие принять крещение спустятся на берег, и с каждым старался встретиться взглядом, кивая, словно старому знакомцу. Из всех собравшихся на берегу и ещё спускавшихся с холма лишь Илья был верхом, и князь, сразу заметив его, нахмурился. Тотчас ему стало ясно, что Илья появился столь неуважительно вовсе не для крещения, и отныне будто перестал его замечать, даже несмотря на советы дружинников, как видно, готовых прогнать Муромца прочь.
Илья встал с Тучей в стороне, спешился и приготовился смотреть. На него оборачивались люди, кланялись, говорили приветственные слова. Ему снова очень захотелось немедля уехать, но, однако же, что-то удерживало его.
Людской поток, шедший с холма, иссяк, и через некоторое время последним спустился на берег воевода Добрыня. Он подошёл к князю и что-то ему сказал. Владимир кивнул и повернулся к замершей у непровских волн толпе.
– Киевляне! – разнёсся над головами его сильный голос. – Всяк, кто пришёл нынче по моему зову на этот берег, стал мне братом и сестрой! Никогда я этого не забуду. А теперь слово за отцами-священниками, коим время за их дело приниматься.
Вперёд вышел благообразный священник, про которого молва говорила, что был он послан то ли из Корсуни, то ли из самого Царьграда предстоятелем новой церкви в Киеве, и звали его Михаил. Держа в одной руке символ распятия, а другой книгу, окованную золотом и серебром, он обратился к народу по-славянски – не так гладко, с эллинским выговором, но для иноземца очень даже неплохо.
– Люд Киева! Тьму лет назад в далёкой реке по имени Иордан пророк Иоанн крестил сына единого бога, рождённого земной женщиной, имя которому было Иисус. Он пришёл на землю, дабы всяк человек, уверовавший в его отца – Бога Единого – спасся от тьмы невежества и обрёл жизнь вечную. Примите же и вы святое крещение в водах Непры, подобно Господу нашему Иисусу Спасителю, ибо всяк уверовавший в чудо его воскресения убережёт свою душу от чёрной длани диавола. Отвернувшись от деревянных истуканов, каждый из вас, выйдя из этой реки, – рукав священника описал полукруг, блеснув на солнце золотым шитьём, – станет праведником, достойным царствия небесного. Там вас ждут райские кущи. Там нет более страданий, слёз и боли. Там примет вас как своих детей отец наш небесный с сыном своим, имя которому Иисус. В воду, братья и сестры!
– В воду! В воду! – вторя последним словам Михаила, подхватили другие священники, и народ всколыхнулся, однако в реку вступать никто не спешил. Кто-то лишь начал скидывать одежду, кто-то подошёл к самой воде, пробуя её, словно для обычного купания. Кто-то и вовсе стоял, ни на что не решаясь.
– Смелее, киевляне! – раздался голос князя. Но дело не шло: женщины стыдились разоблачаться до исподней рубахи прилюдно, мужчины чесали затылки, вполголоса переговариваясь друг с другом. В воду спустилось всего десятка полтора-два самых отчаянных, и теперь они стояли, ожидая остальных. Заминка росла. Илья насторожённо наблюдал. Сомневающихся принялись уговаривать те же эллинские священники, им вторили крещённые из дружины князя. Сам Владимир ходил меж людей, увещевая войти в воду.
– Не бойтесь, ничего плохого не будет. Да и кто из вас не купался в реке? Смелее!
Число вступивших в реку удвоилось и продолжало медленно расти. Кто-то из мужчин помогал своим жёнам раздеться, поддавшись на уговоры князя, а более того не желая впадать в немилость. Но всё ещё было больше тех, кто противился. Кричали дети, плакали женщины, ругались мужчины. Те, кто успел войти в воду, чувствуя заминку, потянулись обратно на берег. Их старались не пускать. Зарождалась смута. И тут гомон толпы покрыл голос князя:
6
Рухло – то же, что рухлядь: пожитки, движимое имущество.