Холодная комната

Подумав про Петьку, Маринка в ту же секунду его увидела. Он стоял на кромке оврага, и, согнув ствол орешника, рвал орехи. Заметив крадущуюся Маринку, он открыл рот с очевидной целью что-то сказать. Сделав страшный взгляд, Маринка прижала палец к губам и одним движением глаз указала Петьке на объект слежки. Петька вмиг оценил серьёзность сложившейся ситуации. Он пошёл бок о бок с Маринкой. Под его кедами не хрустел ни один сучок.

– Шпионка? – только и спросил он, не сводя прищуренных глаз со стройных и длинных ног незнакомки – ему уж было тринадцать.

– Оборотень.

Петька хладнокровно кивнул и вынул из кармана рогатку. Видимо, он знал об оборотнях нечто такое, чего Маринка не знала, и счёл не лишним держать оружие наготове. Они прошли за женщиной перелесок. Дальше был спуск к ручью, от ручья – подъёмы на Верхнюю Кабановку и Кабаново. Остановившись у спуска, женщина огляделась по сторонам. Петька и Маринка едва успели плюхнуться наземь. Густые заросли клевера скрыли их. Маринка увидела лицо женщины. Оно было очень красивым, хотя глаза казались холодными и бесцветными, как покрытое изморозью стекло. Маринку пробрала дрожь. Именно такой она представляла Снежную королеву. Если и была разница, то лишь в цвете волос, под вечерним солнцем казавшихся очень яркими.

Но внезапно красавица повела себя, мягко говоря, не по-королевски. Стоя спиной к Маринке и Петьке, чуть приподнявшимся на локтях, она задрала подол, спустила трусы до пяток и осторожно, чтобы не разозлить какую-нибудь пчелу, присела на корточки. Петька ахнул. За него можно было порадоваться. Маринка, которая созерцала голую задницу с меньшим трепетом, разглядела на ней какие-то линии ярко-красного цвета, пересекавшие щель. О том, что это за линии и откуда они взялись, думать было некогда, потому что растерянность Петьки длилась недолго. Раньше, чем женщина завершила мокрое дело, он вытащил из кармана камешек, зарядил рогатку и хорошенько прицелился, оттянув резинку почти на длину руки.

– Идиот! —коброй прошипела Маринка. Но было поздно – резинка хлопнула, камешек просвистел и угодил в цель с десятиметрового расстояния. Голопопая королева взвизгнула и вскочила, прижав ладонь к ягодице. Судорожно натягивая трусы, она повернулась. Её глаза были и растерянными, и злобными.

Только через несколько лет Маринка, в тысячный раз детально перебирая в памяти те мгновения, догадалась, почему Петька после своей проделки не ткнулся сразу лицом в траву, как она, Маринка. Он, видимо, полагал, что женщина от растерянности и ужаса повернётся к нему с трусами на пятках. Как бы то ни было – когда женщина повернулась, Маринка вновь лежала плашмя, а Петькина белобрысая голова торчала над лопухами и клевером. Приглядевшись к нему, подстреленная красавица улыбнулась, одёрнула сарафан и нежно спросила:

– Тебе не стыдно?

Петька, смутившись, что-то пробормотал.

– Ты сделал мне больно, мальчик, – сказала женщина.

– Извините, – прохрипел Петька.

– Ты что, следил за мной?

– Да, следил.

– Откуда?

– Оттуда.

И Петька махнул рогаткой в сторону дуба. Женщина поглядела туда, куда он указывал.

– Так откуда? От леса, что ли?

– Почти.

Помолчав, дама улыбнулась ещё приятнее и спросила:

– Хочешь меня домой проводить?

Петька засопел.

– А где вы… где ты живёшь?

– В Верхней Кабановке.

Петька поднялся, и, запихнув рогатку за пояс, подошёл к женщине.

– Ну, давай провожу, чего там, – проворчал он, стараясь говорить басом. По росту он ей не уступал. Она рассмеялась, дёрнула его за ухо, и они спустились к ручью. Красавица перешла его, без гримас ступая по острым камешкам. Петька с места перескочил. Маринка из клевера наблюдала, как они поднялись по крутому склону бугра к Верхней Кабановке и завернули к первому дому. Дом тот – бревенчатый, с низкой крышей, стоял слегка на отшибе. Десятки раз Маринка разглядывала его, когда проходила мимо, и не могла понять, обитаем он или пуст. Оконные стёкла были все целы, но так замутнены пылью и паутиной, что ни один предмет сквозь них не просматривался. Ни разу Маринка не видела свет за ними, дым из печной трубы при ней никогда не шёл, дверь не открывалась. Около дома росли одни лопухи, однако сквозь них тянулась к крыльцу тропинка. Миновав дом тот, Маринка сразу переставала думать о нём и ни у кого потом про него не спрашивала. Она не увидела, как босая тётка с Петькой вошли, потому что дверь была с другой стороны. Но она услышала, как дверь скрипнула, затем – хлопнула.

От Москвы шла туча. Нижний край солнца почти уж коснулся поля. Вскочив, Маринка кинулась вниз, к ручью, а потом – наверх, но не на бугор, к Кабановке, а на гору, к Кабанову. Она решила всё рассказать тёте Ире. А как иначе? Ей было страшно за Петьку. История-то прескверная! Но по мере подъёма страх пропадал, и, в конце концов, Маринка решила не нарываться на неприятности. Эта тётка наверняка поняла, сказала она себе, что Петька её не видел в собачьей шкуре, иначе он не пошёл бы с нею. А если даже не поняла, всё равно – за Петьку бояться глупо. Петька и на медведя один охотился, и быка усмирял, и с пятью бандитами дрался, если не брешет. Что ему тётка? Да он возьмёт её за ногу, как того быка, покрутит над головой и хрястнет об стенку!

Так рассуждая, Маринка вошла в деревню и зашагала к своему дому, со всех сторон обсаженному смородиной. Она всё же не торопилась, взвешивая своё решение, и, в итоге, решила, что оно верное. Тётя Ира что-то готовила на терраске.

– А Машка где? – поинтересовалась Маринка, заглянув в сковороду.

– В беседке, с Анькой, – ответила тётя Ира, – А ты откуда?

– С реки.

Тётя Ира медленно обвела племянницу взглядом.

– А что, в реке крокодил завёлся?

– Какой ещё крокодил?

– Не знаю, какой. Наверное, злой.

Маринка смекнула, что речь идёт о её царапинах.

– Так я это… я ведь на том берегу загораю, за вторым бродом, а там – кусты! Пока продерёшься…

– Вот это надо бы обработать, – произнесла тётя Ира, рассматривая царапину на щеке Маринки, – а ну, иди-ка спроси у Машки, куда она подевала вчера зелёнку, после того, как собаке лапу помазала!

Взяв со столика огурец, Маринка направилась через сени к выходу в сад. Открывая дверь, она обернулась.

– Тётя, а кто живёт в Верхней Кабановке, в первом домике справа?

Тётя Ира неторопливо резала в сковородку картошку.

– В первом домике справа?

– Да.

– Черти.

Идя по саду, Маринка бодро хрумкала огурцом. Туча приближалась. Стояли ранние сумерки. Машка с Анькой в беседке резались в карты. Аньке было пятнадцать. Она жила по соседству.

– Зелёнка где? – рявкнула Маринка, войдя в беседку и со всей дури грохнув кулаком по столу. Две картёжницы, раскрыв рты, уставились на неё.

– Ты чего орёшь, идиотка? – спросила Машка.

– Я у тебя спросила, зелёнка где, глупая ты задница! – заорала Маринка так, что курица за забором перестала кудахтать. Машка, бросив карты на стол, вскочила.

– Пошла отсюдова, тварь! А ну, пошла вон!

– Значит, ты не дашь мне зелёнку, мразь тупорылая? – уточнила Маринка. Машка, не отвечая, схватила её за шиворот и пинком спровадила из беседки. Маринка, очень довольная, стала жрать смородину и крыжовник, которые росли рядом. Машка опять уселась за стол, и игра продолжилась.

– На хрен тебе зелёнка, овца? – поинтересовалась Анька.

– Харю твою хотела помазать, чтобы прыщей видно не было, – пробубнила Маринка с набитым ртом. Анька покраснела, да так, что двух её прыщиков и без всякой зелёнки не стало видно.

– Вот, блин, зараза, – сказала Машка, – просто блевотина!

– Да не обращай на неё внимания, – предложила Анька, – если бы твои уши так же торчали, как у неё, ты бы, небось, тоже на всех бросалась!

– Надо их ей отрезать, чтоб не страдала, – бросила Машка, – иначе целкой так и помрёт. Кто её захочет с такими-то лопухами на голове?

И обе девчонки расхохотались. Маринка чуть не заплакала, но не подала виду, что ей обидно. Утешило её то, что Машка, которая посмеялась над нею злее, осталась дурой и получила от Аньки четырнадцать щелбанов – согласно числу оставшихся карт. Потом подружки решили сыграть ещё один кон. Темнота, усиленная нависшей над Кабаново тучей, им не мешала, так как в беседку была проведена лампочка. Не успела Машка сдать карты, как хлынул ливень. Маринке, ясное дело, пришлось присоединиться к картёжницам. Машка сдала и ей, чтоб она от скуки много не вякала.